Ромка
Памяти моей сестры Лели
Мать умирала. Иногда, с трудом приподнимая голову с подушек, шетала одно и то же:
— Ромку не оставляйте... Он тихий, безответный, его обидеть легко... Помогайте ему, прошу...
Соседка по лестничной площадке — Даниловна, ухаживавшая за матерью, успокаивала:
— Да что ты, Леля, будь в спокое, не оставим Романа твово. Пособим… Да он и сам парень толковый.
Ромка сидел в своей комнатухе и плакал, зажимая рот ладонью, чтобы не было слышно.
Прошло полгода. Казалось, жуткая боль материной смерти начала помаленьку утихать и быт стал принимать свою обыденность. Как и раньше, первым на кухне появлялся отец, завтракал и шёл в коридор. Там начиналось его священнодействие: чистка сапог. Глядя, как в отцовских руках попепеременно и лихо взлетают и опускаются нагуталиненные щётки, Ромка, усмехаясь, про себя, думал:
— Навострился не хуже айсоров в московских будочках.
Закончив любимую процедуру, отец разгибался и произносил одну и ту же фразу:
— Вопрос: офицер, у которого сапоги без блеска, — это офицер? Ответ: нет!
Обычно отец возвращался со службы поздно и усталый. Но однажды пришёл бодрым и, кажется, даже слегка навеселе. Он был не один. Его сопровождала женщина, которую Ромка знал. Звали её Галина Андреевна. Она была врачом и часто приходила по вызову к больной матери. Ромка терпеть не мог эту врачиху. До него доходили слухи о том, что взаимоотношения между отцом и Галиной Андреевной вышли за пределы деловых и даже дружеских. Хуже всего было то, что об этом догадывалась и больная мать.
Ромка поздоровался с пришедшими и хотел было идти к себе, но отец остановил его.
— Постой, я хочу тебе кое-что сказать. Как человек военный, говорю прямо и сразу, без всяких экивоков. Галину Андреевну ты знаешь. Когда наша мама болела, она много нам помогала. А теперь, я думаю, станет помогать ещё больше, так как мы с ней поженились. И уж ты, Роман, её уважай, то моя к тебе крепкая просьба.
Не прошло и недели, как Ромка объявил отцу, что собирается съехать с квартиры и переселиться в общежитие Витебского ветеринарного института, который заканчивал.
— Что, Галина Андреевна не по душе? — сразу спросил отец.
— Да нет, с ребятами мне лучше, веселее. Последний год вместе...
Отговаривать Ромку не стали. Его хмурое лицо дома раздражало Галину Андреевну, о чём она наверняка сообщала мужу. Но прописаться в «общаге» было не так-то легко. Cтароста последнего курса Васька Дубровнич пошёл к коменданту общежития — дядьке Науму — хлопотать.
— Ни-ни-ни, — сказал дядька. — Никаких мест, ни в одной комнате! С меня за лишнего башку сымут. Ни-ни.
— Да вы сперва узнайте, за кого стараюсь, а уж потом говорите «нет».
— Ну и за кого же ты рубаху на себе рвёшь?
— Да вы его знаете. Роман Милахич, с последнего курса. Тихий такой малый...
— А, этот! Этого знаю, в семье у него плохо. Этому хлопцу пособим. Кровать возьмёшь в кладовке, а кладовщице Симе скажи от меня, чтобы выдала всё, что положено. Пусть пока поживёт с вами хлопец.
Весной 85-го Ромка женился на Ирке — девчонке из его же института. Девчоночка маленькая, худенькая, но всё могла. Любую работу готова была делать. Ромка пришёл домой сообщить отцу. Тот сидел со «своей тёткой Галиной» на кухне. Пили чай.
Отец выслушал новость, внимательно взглянул на «тётку» и сказал:
— Дело хозяйское. Приспичило — женись. Я — человек военный, два раза не говорю. Ты это знаешь. Только чтоб потом тебе не пожалеть. Кстати, если к жене переедешь, от прописки здесь откажешься или как?
— А если не откажусь? — ухмыльнувшись, спросил Ромка.
— Мороки много будет для всех. Лучше пропишись к жене, если, конечно, есть куда.
Галина Андреевна в ожидании володькиного ответа застыла со стаканом чая у рта.
Ромка потрепал отца по редкой шевелюре:
— Выпишусь, выпишусь, не боись! Живите. Никому мешать не буду.
Только собрались на медовый месяц поехать, разверзлись ворота адовы.Чернобыль! Через два дня Ромку и ещё 10 человек из его группы вызвали в райком комсомола. Гомельская область густо попала под чернобыльский удар.
— Поедете туда помогать, — сказали им.
Утром шестеро притащили справки о том, что больны, ехать не могут. А Ромкина Ирка cама добровольно прибилась. Днём погрузились в автобус. Двинулись.
Два месяца группа (Ромка был старшим) не покидала ветлечебниц и скотных дворов: спасали животных. Помогали врачам. Когда срок командировки кончился, прошли медосмотр. Врач, осматривавший Ромку, хлопнул его рукой по плечу, сказал:
— Молодец! Как будто и не побывал в радиоактивной зоне!
Когда вернулись домой, у иркиных родителей в квартире места не оказалось. Приехал брат с женой и двумя детьми. Куда всем деваться? К отцу перебираться?
— Нет, не поеду, — говорил Ромка, — не уживёмся. Надо что-то другое придумывать.
И придумал. Завербовались с Иркой на Шпицберген. На целых три года. Там на угольных шахтах имелось большое подсобное хозяйство с домашним скотом. Нужны были ветеринарные работники. И Ромка с Иркой поехали, вернее сказать, полетели.
Начальству на Шпицбергене они нравились: работали честно, на «всю железку».
Три года пролетели быстро. Прощаясь, начальник подарил им тёплые «аляски», сказал Володьке:
— Хороший ты парень, Роман. Честный. Трудно, брат, бывает таким в этой жизни: крута.
А в России гуляла горбачёвская перестройка, перетёкшая то ли в ельцинскую революцию, то ли контрреволюцию. Появилось новое, ранее неизвестное словечко — «приватизация». Всё советское теперь называлось «совковым» и спускалось в хваткие и цепкие руки деляг. Работы не было. Ромка брался за любую, но и она быстро кончалась. Всюду шли сокращения. Смутное время. За сорванный «железный занавес» хлынули толпы. Ромка не думал об отъезде. Но давили Иркины родственники, а Ирка всё больше прислушивалась к ним. Многие знакомые уехали. Ромке бы проявить настойчивость, твёрдость, да был он добродушным, сговорчивым. Собрали вещички, уехали. В аэропорту провожал отец. Всплакнул, обнял сына, сказал:
— Увидимся ли? Отца-то не забывай, счастливо тебе. А всё-таки, может, остался бы? Родина ведь...
Поздно сказал.
Уже вскоре стало ясно, что отцовское пожелание счастья за рубежом — в Израиле — не состоится. Выяснилось: советские институтские дипломы здесь не принимались. Начинать надо сначала.
— Как же так? — сказал Ромка чиновнику. — Когда я оформлялся в вашем посольстве, никто об этом ничего не говорил.
— Я не знаю, что там говорят наши посольские сотрудники. Моя работа другая — отмывать от коммунистических бредней мозги, возвращать их в реальность. Уж такова моя работа. Я дам Вам карточку с адресом птицефабрики Савелия Пацкина. У него должна быть работа. Какая — не знаю. Поезжайте прямо сейчас.
Оказалось, что Пацкину нужен рабочий по сколачиванию ящиков для упаковки битой мороженой птицы. Шпицбергеновские деньги таяли, как снег, и Ромка согласился. За полгода он приспособился делать пацкинские ящики быстрее и лучше других работяг. И однажды сказал бригадиру Забродскому:
— Ты бы попросил Пацкина прибавить мне хотя бы малость. У меня дочка родилась.
Забродский скривился, почесал в затылке, ответил:
— Сказать — скажу, но надежд не имею.
Через несколько дней Ромка спросил Забродского:
— Ну, был разговор?
— Был.
— И что?
— Он спросил меня:
— Ты понимаешь, зачем я взял тебя?
Я ответил:
— Ну, чтобы помогать Вам и т. п.
— Нет, — сказал он, — надо говорить точнее. Ты должен зарубить себе на носу: человек — это только носитель денег. И всё. Я взял тебя, чтобы ты приносил мне деньги. А ты теперь, предлагая прибавку твоему малому, хочешь унести их у меня. В таком варианте вы не нужны мне оба. Я уволю и его и тебя. Понял?
Ромка пошёл к Пацкину сам.
— Ты что — проситель? — спросил его Пацкин. — Но ведь ты не в Совке. Это там можно было просить, а здесь просителей не любят. Здесь просят только лузеры. Ты что — лузер?
Ещё полгода Ромка пробатрачил на Пацкина, потом ушёл. Уехали в Америку. Там помотались. Потом повезло. При большом госпитале открылись лаборантские курсы. Два года учёбы, оплата 350 долларов в месяц, но половину вносило государство с тем, чтобы кредит был возвращён после учёбы. Ромку приняли. Устроилась и Ирка. Сначала обихаживала богатых старух. Иногда она расстраивалась, даже плакала. Потом поступила на какие-то финансовые курсы. Стоили они дороже, чем ромкины.
А он не падал духом. По старой привычке занимался спортом, бегал по 10 км. И говорил Ирке:
— Вот ты, бывает, жалуешься на нашу жизнь, а не думаешь, как нам везёт, — мы здоровы. Другие вон от врачей не вылезают, а нас бог милует. Не горюй, пробьёмся!
Но время шло, а пробиться не удавалось. Оба закончили свои курсы, но работы не находилась. Висел над головами не только учебный долг. Повезло неожиданно. Знакомый парень, работавший охранником на складе медицинского оборудования, сказал, что туда требуется человек, умеющий обращаться со сторожевыми собаками. Ромка рассмеялся. Это была какая-то загадка — собаки прямо-таки льнули к нему. Может быть, потому, что чуяли, как он добр к ним. Дома, в юности, у него была овчарка Джек — истинный друг. И когда случилась беда — Джека задавила машина, — Ромка долго не мог выйти из депрессии.
На складе ему выделили ротвейлера по кличке Норд, пса с мускулистыми ногами и мощной грудью. Он дважды отличился под володькиным руководством — задержал жуликов, каким-то образом пробравшихся на территорию склада. Хозяин сказал, что подумает о том, чтобы назначить Романа старшим в охране. Увы, эта хорошая новость совпала с плохой — Ромка стал прибаливать. Похудел, кашлял. Сперва не обращали внимания, думали — простуда. Но кашель становился хуже, сильнее, стал захлёбывающимся. Володька уже не бегал. Приходил с работы и сразу ложился. Всё больше молчал, а если говорил, то чаще всего о Белоруссии, о доме. С трудом Ирка вытащила его в госпиталь. Два дня он провалялся в приёмной. Потом прибежала какая-то женщина-врач, потребовала, чтобы Ромку немедленно перевели в палату. Явился огромный негр, усадил его в коляску, повёз по длинному узкому коридору.
— Как тебя зовут, парень? — спросил он вдруг по-русски.
— Романом. А откуда ты знаешь русский?
— Я учился в Москве, в Лумумбе. О, это незабываемое время! У меня диплом педиатра.
— А здесь?
— А здесь — сам видишь. Пойду учиться на медбрата, вот только денег скоплю. Ну, удачи тебе, Роман. Красивое имя...
Диагноз установили сразу. Ромка знал английский язык и с ужасом перевёл: «неоперабельный канцер лёгких». Пришёл доктор и стал расспрашивать Ромку о местах его работы. Когда тот упомянул чернобыльскую радиоактивную зону, доктор что-то пометил в досье и пошёл к двери. Ромка окликнул его:
— Доктор, прошу вас, умоляю сделать мне операцию. Я всё о себе знаю, но ведь бывает один шанс из ста...
Доктор подошёл к ромкиной кровати, потрепал его по волосам, сказал:
— Да, да, конечно, мы попробуем, вот будет консилиум. Держись.
На другой день вызвали Ирку. Она сидела в палате два дня, а на третий вечером Ромка потерял сознание. Чуть рассвело, он вдруг открыл глаза. Зрачки расширялись всё больше и больше — так, как будто Ромка вдруг увидел что-то удивительное, ранее никогда им не виданное.
Поражённая Ирка, испугавшись, вскрикнула:
— Рома, что ты видишь, что?! Скажи же, скажи!
Ромка слабо шевельнул рукой и что-то еле-еле прошептал. Нет, непонятно... Ирка нагнулась, приложила ухо к его шевелившимся губам и с трудом разобрала:
— Дом... домой...
Ромку похоронили на кладбище для бедных. На плите сделали надпись: «Роман Милахич, из Белоруссии. Чернобыльский спасатель».