Г. Иоффе

Ленин и Керенский

Рано утром 27 февраля 1917 года на квартире депутата IV Государственной Думы и известного адвоката А. Ф. Керенского (Тверская, 29) прозвучал длинный телефонный звонок. Керенский сразу узнал говорившего. Это был депутат Думы, левый кадет Н. Некрасов.

— Приходите сейчас же в Думу, — взволнованно сказал он.

Керенский спешно попрощался с женой Ольгой Барановской, сыновьями Олегом и Глебом, уже на ходу надел пальто, шляпу и выскочил на улицу. Не шёл, а почти бежал. Не только потому, что знал причину звонка Некрасова. У него была такая «бегающая» походка. Быстрая, на полусогнутых ногах. Он и в охранке проходил под кличкой «Скорый».

К себе на Тверскую Керенский уже не вернулся. Петроград был охвачен стихией революции, она подхватила Керенского, закрутила, завертела, понесла его всё дальше, дальше, дальше... И выше. Писательница Н. Берберова называла Керенского «человеком одного, 17-го года». Это так. Именно 17-й год принёс Керенскому всероссийскую и международную известность. Писать о том, как это произошло, значит писать о революции со всеми её драматическими событиями от Февраля к Октябрю. Но они хорошо известны. О них написаны целые библиотеки. Керенского несли эти события с калейдоскопической, невероятной быстротой. Заместитель председателя Петроградского Совета, министр юстиции, военный министр, премьер-министр и верховный главнокомандующий — и всё это в течение 8 месяцев существования Временного правительства! Весной и летом 1917 популярность Керенского достигла пика, фактически в стране воцарился его культ. В честь Керенского слагали стихи и поэмы. Л. Каннегисер, поэт и одно время друг С. Есенина, в конце августа застреливший главу Питерского ЧК С. Урицкого, писал:

Тогда у блаженного входа,
В предсмертном и радостном сне,
Я вспомню — Россия, Свобода,
Кере́нский на белом коне.

Когда Керенский ораторствовал, ему бросали букеты цветов. Женщины срывали с себя драгоценные украшения и тоже бросали их под ноги оратора. У женщин он вообще вызывал восторг, да и он сам был большим женским поклонником (его заместитель по военному министерству Б. Савинков в своём кругу даже назвал Керенского «жен-премьером»). Одно время правление Керенского называли «эпохой надежд» России.

Всё это кончилось, рухнуло, улетучилось, как сон.

В то самое время, когда, по словам С. Есенина, в Петрограде «калифствовал Керенский», там же действовал его земляк, тоже уроженец г. Симбирска, по имени Владимир Ульянов. Керенский мог бы сказать о нём по-библейски: «Идущий за мной сильнее меня». Они никогда не встречались и тем не менее были тесно связаны, может быть, самой крепкой связью: боролись за власть. О подоплёке её мы и постараемся рассказать, точнее, высказать предположение. На наш взгляд, оно могло быть реально.

Керенский родился на 11 лет позже Владимира Ульянова (Ленина).

Разница в возрасте между Сашей Керенским и Володей Ульяновым не давала возможностей для их встреч. Но вот любопытное воспоминание однокашника Ленина, поэта и переводчика А. Коринфского: однажды, наблюдая, как директор гимназии ведёт по лестнице маленького сына, подбадривая его возгласами: «Вперёд, вперёд, Александр Македонский», Ульянов будто бы сказал Коринфскому: «А знаешь, не нравится мне чем-то этот младший Керенский».

Был ли такой факт на самом деле — трудно сказать. Коринфский вспоминал о нём в 1918 г. Много позже Ленин с большим вниманием относился к деятельности своего земляка. В марте 17-го года, давая петроградским большевикам директиву об отношении к лидерам других партий, Ленин указал: «Керенского особо подозреваем».

Что за этим стояло, чем были продиктованы эти слова — не ясно. Не исключено, что Ленин знал о масонстве Керенского и имел в виду возможность его влияния через этот канал на разные политические группы.

Но если Володя Ульянов и Саша Керенский не встречались, то их отцы — Илья Николаевич Ульянов и Фёдор Михайлович Керенский — находились в дружественных отношениях. Они трудились на одном благородном поприще — народного образования. Ф. М. Керенский был директором гимназии, в которой учился Володя Ульянов, а И. Н. Ульянов являлся инспектором народных училищ Симбирской губернии в чине статского советника (равнялось генеральскому званию).

И кто мог предвидеть, что столь разная судьба поведёт сыновей двух этих весьма почтенных, интеллигентных и вполне лояльных по отношению к государственному режиму семей по разным путям? Ничто не предвещало этого. Но в 1886 г. неожиданно, ещё совсем не в старых летах, скончался И. Н .Ульянов. Одна беда на другой год принесла другую — в Петербурге за подготовку покушения на жизнь царя Александра III был казнён старший сын Ульяновых, талантливый студент Александр. Нередко можно услышать, что экстремальная революционность Ленина взяла своё начало с той трагедии. Возможно, это и так. Но не исключено, что имелось и ещё одно обстоятельство (связанное с казнью брата), которое оказало немалое влияние на Владимира. Когда пришла весть о казни Александра, симбирское общество того времени показало себя во всей своей мещанской, обывательской «красе». Те, кто ещё вчера, может быть, искал встреч с семьёй инспектора народных училищ, даже заискивал перед «гражданским генералом», теперь делали вид, что плохо знали или совсем не знали его семью, отворачивались, старались обойти стороной. Вот пример. Многие отъезжающие тогда из Симбирска обычно искали себе попутчика. Путь был непростой: требовалась пересадка, перевозка вещей и т. п. Когда Марии Александровне понадобился попутчик для поездки в Петербург по делу арестованного сына, Владимир обошёл дома всех знакомых с просьбой помочь матери. Желающих не нашлось. Отказались все. Думается, 17-летний Владимир запомнил это.

На всю жизнь он возненавидел и запрезирал мещанство.

А тогда он, оканчивая гимназию, «шёл на золотую медаль». У него выходила лишь одна четвёрка: по логике, и руководство гимназии вправе было отклонить его кандидатуру. Да и кто мог решиться дать медаль брату покушавшегося на самого царя? Но дали!

Под золотым аттестатом В. Ульянова стоит подпись Фёдора Михайловича Керенского. Он сделал и большее. Выдал В. Ульянову блестящую характеристику, необходимую для зачисления в Казанский университет. Может ли такое оставить равнодушным?

Вскоре Симбирск покинули не только Ульяновы, но и Керенские. Фёдор Михайлович получил назначение в Ташкент главным инспектором народных училищ Туркестанского края. Когда читаешь о жизни молодого Керенского там, в Ташкенте, а затем в Петербурге, куда он приехал в 1905 году учиться в университете, кажется, что эта жизнь вполне чем-то походит на ранний период жизни Ленина.

Гимназическая золотая медаль, учёба в университете сначала на историческом, а затем юридическом факультете. Цель — стать адвокатом. Но самое главное — приобщение к революционному движению. Раньше, в Ташкенте, да и поначалу в Петербурге Керенский мечтал стать актёром (в гимназии он просто блестяще играл роль Хлестакова), но в Питере политика перечеркнула его театральные мечты. На одной из студенческих сходок в 1900 году он произнёс первую в своей жизни политическую речь, призвав собравшихся к борьбе за освобождение народа. Успех был большой. Оказалось, что Керенский обладал талантом митингового оратора — одним из главных качеств революционеров, у которых эмоции иногда превосходят разумные начала. А разве политика не огромная сцена, на которой может стоять он — Александр Керенский, и все взоры будут обращены на него? Но та речь была лишь началом.

В 1904 году Керенский женился на Ольге Барановской. Ей было 18 лет, она посещала Высшие женские (Бестужевские) курсы, была умна и красива. Друзья посвящали ей вдохновенные стихи. Она была дочерью генерала Л. С. Барановского и внучкой знаменитого академика, буддолога и санскритолога В. П. Васильева. Ольга Львовна целиком посвятила себя мужу. Как бы теперь сказали, она стала его имиджмейкером. В дни революции эта она придумала «революционную форму» — одежду для Керенского: вместо адвокатского сюртука, галстука и т. п. — полувоенный френч, фуражку. Знаменитая причёска Керенского — «бобрик» — тоже её дело. Керенский же не оказался неколебимо верен своей семье (в 1905 и 1907 гг. у него и Ольги Львовны родились два сына — Олег и Глеб) и своей первой любви. Ольга Львовна прощала своего мужа, понимала: политика, как на крыльях, носит Александра Фёдоровича и требует для его артистической, эмоциональной натуры ярких вспышек.

Зима 1905 года. В России революция! Её приветствует почти всё общество, только настроенные революционно требуют свержения самодержавия, а либералы настаивают на уступках со стороны царя, выступают за конституционную монархию. Но, так или иначе, они содействуют друг другу, загоняя власть в угол. Помощник присяжного поверенного Александр Керенский настроен радикально, но он не с марксистами. В марксизме Керенский не видел внимания к человеку, индивидуальности, которая для него была превыше всего. «В марксизме, — писал он впоследствии, — классовый подход поглощает сущность человека. Но без человека, без личности, индивидуальной и неповторимой, борьба лишается смысла». Керенского с его натурой не могло не привлекать эсерство, принявшее от народников идею исторической роли личности. Сразу после того, как царский Манифест 17 октября объявил свободу печати, студентом Н. Мироновым была создана «Организация вооружённого восстания». Она издавала революционные листовки и бюллетень «Буревестник», преобразованный позднее в орган партии эсеров. Керенский с готовностью и энтузиазмом писал туда статьи, правда, подписывая их псевдонимом. Бюллетень и листовки Керенский и Барановская хранили у себя на квартире. Дальше — больше. Н. Миронов, другой студент А. Овсянников и двоюродный брат Ольги С. Васильев организовали группу для распространения эсеровских материалов с пропагандой идеи вооружённого восстания. Тут было больше романтики, чем серьёзного дела. У членов группы не было ни оружия, ни людей, готовых воспользоваться им. Но и революционная романтика — большая сила. К Керенским заходила студентка Бестужевских курсов Евгения Моисеенко. Её брат Борис являлся членом Боевой террористической организации эсеров. Керенский просил её устроить встречу с Борисом Моисеенко. Он хотел, как и Моисеенко, «работать в терроре», в частности, включиться в подготовку покушения на царя. Евгения устроила ему такую встречу, и Моисеенко пообещал дать ответ через несколько дней. При новой встрече он сказал: «Ничего не получится!» «Работу в терроре» санкционировал лично глава боевой организации Е. Азеф. С Керенским он встретиться не пожелал, но дал отрицательный ответ через Моисеенко. Это трудно объяснить, но можно предположить, что прямо-таки дьявольская интуиция «великого провокатора» не позволила ему поверить в готовность Керенского посвятить себя кровавому террору. Он как-то «учуял», что для того, чтобы стать И. Каляевым или Е. Сазоновым, нужны качества, которые в адвокате Керенском напрочь отсутствовали. Так или иначе, получается, что Азеф уберёг Керенского от возможного эшафота или каторги и сохранил для России первого демократического премьера.

Однако избежать ответственности за свои антиправительственные дела Керенскому всё же не удалось. В декабре 1905 года его арестовали и посадили в «Кресты». Долго не предъявляли никаких обвинений. Тогда Керенский объявил голодовку и держал её 7 дней! Его освободили через 3 месяца, и вскоре дело прекратили за недостаточностью улик. После Манифеста 17 октября в России царила либеральная атмосфера.

Утверждают, что после известия о казни брата Владимир Ульянов будто бы сказал: «Нет, мы пойдём другим путём». Было ли на самом деле это сказано — неизвестно. Керенский, выйдя из «Крестов», не произносил исторических фраз, он действительно пошёл другим путём. Нелегальщина и подполье кончились. Отныне его местом стали адвокатская и думская трибуны, выступая с которых он вполне легально защищал политических противников режима и своими речами колебал его устои. Что ж, Россия тогда уже была почти конституционная страна...

Это было время, когда адвокаты-златоусты становились властителями дум. На всю страну гремели имена Ф. Плевако, В. Маклакова, В. Спасевича, О. Грузенберга, А. Зарудного, Н. Карабчиевского и др. О Керенском как об адвокате некоторые его знаменитые коллеги высказывались по-разному. Но всё же не будет ошибкой считать, что если он и не входил в первую десятку звёзд русской адвокатуры, то за её чертой его имя стояло сразу.

Керенский с самого начала отверг своё участие в гражданских делах: только в политических! Он защищал крестьянских бунтарей в Эстонии, большевистских экспроприаторов в Миассе, членов армянской националистической партии «Дашнакцутюн», группу эсеров в Ташкенте. В 1912 году он едет на далёкую реку Лену, где расстреляли рабочих, во главе комиссии по расследованию этого второго «9 января». Активно участвовал в общественной деятельности в защиту еврея М. Бейлиса, облыжно обвинённого в ритуальном убийстве (1911—1913 гг.). В 1914 году Керенский вместе с адвокатом Н. Соколовым взял на себя защиту пятёрки думских депутатов-большевиков, обвинённых в антивоенной пропаганде в войсках. На сей раз он проиграл дело: обвиняемые были приговорены к каторжным работам (но, когда Керенский после Февральской революции стал министром юстиции, он приказал немедленно освободить приговорённых большевиков).

Поездка Керенского на Лену совпала с компанией выборов в IV Государственную думу и, естественно, повысила его шансы быть избранным. Он и был избран от г. Вольска Саратовской губернии. В Думе Керенский примкнул к небольшой по числу мест «трудовой группе», связанной с традициями народников и эсеров. Но не избегала она соглашений и с социал-демократами.

Вступление Керенского в небольшую фракцию не помешало ему занять в Думе видное, влиятельное положение, играть значительную роль. Этому способствовали не только энергия, ораторское искусство и другие личные качества Керенского. Существовала причина, пожалуй, не менее важная — масонство.

Масонство французской ветви пришло в Россию в последней трети XVII века, потом, после войны 1812 года, оно было запрещено. Но в эпоху Великих реформ и в начале XX века, в связи с распространением в России либеральных идей, масонство возникло здесь снова. И снова было занесено из Франции. Но теперь русские масонские ложи значительно отличались от европейских. В них было мало моральных императивов, типично масонского ритуала. На первом месте здесь стояла политика. Цель заключалась в том, чтобы вовлечь в ложу представителей (преимущественно лидеров) различных партий и групп и таким образом объединить оппозицию там, где могли потребоваться совместные усилия людей многих антиправительственных направлений.

Поэтому в ложах были октябристы, кадеты, эсеры, социал-демократы, беспартийные, военные и другие.

Короче, в русском масонстве начала XX века было несравненно больше масонской формы, чем содержания, хотя, конечно, они поддерживали связи с европейскими ложами. Общим была, пожалуй, секретность, тайна, объясняемая определённой «политической игрой», нежеланием известности о вхождении в иную организацию и содействия пропаганде крайне правых, которые яростно громили так называемых «жидомасонов». В 1912 году русские ложи объединились в так называемый «Великий Восток народов России». Большого политического влияния масонство не имело, но в жизни и деятельности Керенского сыграло значительную роль. Масонская ложа в Государственной думе образовалась в 1911 году. Керенский, став думским депутатом, вступил в неё, вскоре заняв там руководящую роль. Для него масонство явилось той самой «площадкой», которая позволила ему осуществлять выношенную им ещё по выходу из тюрьмы идею: успех освободительного движения придёт только в том случае, если все его силы, все группы — либералы и социалисты — будут действовать в той или иной мере совместно. Здесь Керенский впрямую сталкивался с Лениным. По Ленину, революция победит лишь благодаря хорошо организованной, сплочённой партии, которая поведёт за собой массы.

По Керенскому, власть должна быть соглашением партий во имя освобождения. По Ленину, Троцкому и другим, власть должна сокрушать противников ради победы революции. Точка зрения Керенского предполагала «срединную» политическую линию. Позднее, летом 1917 года, он бывал у поэтессы Зинаиды Гиппиус и её мужа писателя Дмитрия Мережковского. Гиппиус записала в дневнике слова Керенского: «Мне трудно, потому что я борюсь с большевиками левыми (ленинцами. — Г. И.) и большевиками правыми (бывшими монархистами и др. — Г. И.), а от меня требуют, чтобы я опирался на тех или других... Я хочу идти посредине, а мне не помогают». Но кто должен был ему помогать в обстановке ожесточённого социального столкновения? Нужно было вести сложную политику маневрирования, точнее — лавирования, в период максимального революционного накала, который потрясал всю огромную страну. Преобладал глубокий и широкий раскол общества, а не тенденция к его объединению. Таково, во всяком случае, было убеждение Ленина. «Середины нет, — писал он, — и быть не может. О середине мечтают барчата, учившиеся по плохим книжкам».

В начале июля Керенский ликвидировал вооружённое выступление (полувосстание) большевиков, но не довёл эту ликвидацию до политического конца. Он даже отправил в отставку министра юстиции Переверзева за преждевременное опубликование материалов о получении Лениным денег немецкого Генштаба. (Кстати, можно заметить, что в ГАРФе есть документ о том, что и Керенский в революционный период якобы получал определённые суммы от немцев). Некоторые большевики тем не менее были арестованы, но Ленин, которого, как полагают некоторые историки, сумели предупредить люди, близкие к Совету рабочих и солдатских депутатов, скрылся, ушёл в подполье. В окружении Керенского многие настаивали, чтобы Ленин был во что бы ни стало найден и арестован. Более того, близкая к Керенскому старая народоволка, «бабушка русской революции» Е. Брешко-Брешковская, требовала, чтобы Ленин и другие большевики были не только арестованы, но и посажены на баржу, которую следовало вывезти в Финский залив, «открыть в дне пробки» и утопить баржу вместе с людьми. Но Керенский, вспоминала она, решительно отвергал советы «бабуси русской революции», поскольку считал, что всё должно быть по закону.

Много лет спустя, уже будучи в эмиграции, Керенский рассказывал одному журналисту о любопытном эпизоде 17-го года. К нему на приём явился некий военный и заявил, что если он получит 50 тыс. рублей, то доставит Ленина в любом виде: живым или «в мешке». Керенский утверждал, что он страшно рассердился, накричал на этого военного, что он живёт в демократической стране, где всё делается по закону, и выгнал его. «Так я спас вашего Ленина», — усмехнувшись, сказал он.

Ленина сыщики Временного правительства так и не нашли, хотя из своего шалаша на станции Разлив он перебрался поближе к Петрограду, в Финляндию, где жил... у начальника полиции — социал-демократа. Можно сомневаться, что у правительства не существовало канала, по которому можно было бы подобраться к этому ленинскому «укрытию».

Утверждать, что Керенский сознательно и рассчитано не желал «взятия» Ленина, мы, конечно, не можем: нет фактов. Но соображений, в силу которых он и не слишком к этому стремился, полностью исключить нельзя. Керенский не мог не понимать, что без Ленина большевистская партия будет политически намного менее значимой. А это может привести к ослаблению всего левого фланга и, как следствие, к усилению правого фланга, которого он опасался больше левого. Обосновано или нет — это другой вопрос. Но Керенскому постоянно мерещился удар по демократии справа, даже со стороны монархистов.

Левый фланг, в его понимании, уравновешивал правый и наоборот.

Существовало ещё одно соображение, которое Керенский, пожалуй, не мог не учитывать. Несмотря на расхождения в революционно-демократическом лагере, он всё-таки долгое время находился по одну сторону баррикад с левыми. Многие из тех, кто входили в этот лагерь, лично знали друг друга, считали, что делают одно дело, являются участниками общей борьбы с монархией. П. Струве шутил, например, что меньшевики — это те же большевики, «только в полбутылках». Впоследствии возникли глубокие расхождения, но всё же не настолько, чтобы сблизиться с правыми. Керенский был из этого лагеря. Пройдёт немного времени, и политическая ситуация подтвердит, что Ленин ему станет предпочтительней генерала Корнилова.

И ещё одно обстоятельство, которое, кажется, тоже нельзя не учитывать. Керенский не встречался с Лениным, но, несомненно, много знал о нём по рассказам отца, знал и о дружбе Ф. М. Керенского с И. Н. Ульяновым, о всём том, что сделал для молодого В. Ульянова Фёдор Михайлович. Керенский почитал и любил своего отца, и он мог себе представить, как бы ужаснулся отец, узнав, что в возможном аресте или даже смерти второго сына И.Н. Ульянова мог участвовать его сын!

В качестве заключения к сказанному позволим себе шутку З. Гиппиус из её дневника. Вот запись: «Вид: Керенский во всём своём окружении кричит Ленину:

— Антропка-а-а... Иди сюда... Тятька тебя высечь хочи-и-и-ть!

Оповещённый Антропка и не думает идти, хотя, в отличие от Антропки тургеневского, не затихает, голос подаёт всё время и ни в какую порку не верит. И прав».

Пока Керенский, идя «посредине» и стремясь сохранить политическое равновесие, наносил (в июле) удар по крайне левому флангу (большевикам), на противоположном фланге «набухала» для него правая опасность. Её ядро составляло консервативное офицерство. Выдвинулся и лидер: генерал Лавр Корнилов. В 1915 году он попал в плен, но на следующий год совершил героический поступок: бежал. После Февральской революции, как популярный генерал, был назначен начальником Петроградского военного округа, а затем командующим 8-й армией на Юго-Западном фронте. В июльском наступлении, на которое правительство делало большую политическую ставку, армия Корнилова действовала успешнее других, но в целом наступление провалилось, многократно усилив как военный, так и экономический развал в стране. Корнилов, назначенный Верховным главнокомандующим, заговорил с правительством почти ультимативным языком. Он требовал создания в России «трёх армий»: армии в окопах, армии в тылу и армии на железных дорогах. На фронте и в тылу при этом предлагалось ввести смертную казнь. Фактически это был план милитаризации страны и установления диктатуры. Керенский колебался, но понимал, что без «наведения порядка» не обойтись. Начались переговоры в Ставке (г. Могилёв). Со стороны Керенского их вёл его заместитель по военному министерству Б. Савинков. Ситуация была такова, что переговорщики не верили друг другу. Керенский не верил Корнилову и Савинкову, Корнилов не верил им обоим, особенно Керенскому. До сих пор среди историков нет единого мнения, что действительно задумывал Корнилов. Только разгром большевиков, разгон революционно-демократических организаций (Советов и др.) или вместе с этим устранение и самого Временного правительства с заменой его диктатурой Корнилова. То есть вопрос в том, шла ли речь об усилении режима или военном перевороте, ликвидирующем его?

Между тем правительство опасалось, что в конце августа в столице произойдёт новое выступление большевиков. По соглашению с Савинковым Корнилов двинул 3-й конный корпус и Туземную дивизию к Петрограду. Готовилась, как бы сегодня сказали, «зачистка» столицы. Когда войска уже были в походе, Керенский получил сообщение, что Корнилов будто бы готовит антиправительственный переворот. Верным оно было или нет — остаётся вопросом, но Керенского ударила «паническая атака». От возможных соглашений не осталось и следа.

В этот момент находившийся в Финляндии Ленин проявил себя политиком высшего ранга. Он предложил большевикам заключить с Керенским антикорниловский компромисс, ибо было очевидно: победа Корнилова будет концом для всех революционных сил. Но компромисс этот должен был быть временным: до поражения Корнилова. Пока же большевики должны идти вместе с Керенским.

Ленин помог Керенскому подавить корниловский мятеж. Этим он переиграл его, поставив в положение, которое шахматисты называют цугцванг: нет хорошего хода. В какой же ситуации оказался Керенский со своей политикой «движения посредине»?

Большевики (левые) в борьбе с Корниловым получили все возможные преференции как наиболее последовательная революционная партия. За ними шли массы, у них была вооружённая сила — Красная гвардия. Теперь они готовились к свержению Временного правительства Керенского. Корниловцы (правые) были разгромлены, они не только не были больше опорой Керенского, напротив, они возненавидели его за предательство, и некоторые из них даже желали, чтобы большевики свергли его (долгого пребывания большевиков у власти они просто не мыслили). О Керенском распространялись самые нелепые слухи. Утверждали даже, что он был не Керенский, а еврей Арон Кирбис, усыновлённый Ф. М. Керенским и его женой, тоже якобы еврейкой — Надеждой Адлер. «Рейтинг» Керенского пал почти до нуля.

Керенский мог в какой-то мере надеяться на некоторые фронтовые части, но так называемые умеренные социалисты (эсеры, меньшевики и др.), опасаясь второй, более успешной корниловщины, рекомендовали Керенскому лишь политические методы борьбы с большевизмом. Тогда он решил действовать на свой страх и риск. Когда 25 октября большевики начали планомерный захват города, Керенский рванулся в Псков, где находился штаб Северного фронта. А Зимний дворец был уже в руках большевиков, и находившиеся там министры Временного правительства взяты под арест и отправлены в Петропавловскую крепость. Проходивший в это время 2-й Съезд советов принял решение и об аресте отсутствовавшего Керенского. Но нет свидетельств о том, что вёлся его розыск.

«Революционные демократы» беспокоились напрасно: второй корниловщины не повторилось. Главнокомандующий Северным фронтом генерал В. Черемисов в Пскове не пожелал, как он выразился, «ввязываться в петроградскую передрягу». Он выжидал, не спешил делать ставку ни на Керенского, ни на Ленина. Только несколько казачьих сотен из состава 3-го конного корпуса (теперь им командовал генерал П. Краснов) и небольшая эсеровская дружина, сформировавшаяся в Луге, согласились двинуться с Керенским на Петроград. Они дошли до Царского Села, но затем были вынуждены отступить в Гатчину. Вскоре сюда прибыли большевистские делегаты — П. Дыбенко и А. Трухин. Они договорились с казаками, что боевые действия прекращаются, Керенского выдают в Петроград, а казаков беспрепятственно пропускают на Дон. На листочке бумаге, наспех вырванном из какого-то блокнота, своим невероятно неразборчивым почерком Керенский второпях написал: «Слагаю с себя звание Министра-председателя, передаю все права и обязанности по этой должности в распоряжение Временного правительства. А. Керенский. I.XI-17 г.».

Керенского переодели в матросскую форму, надели большие шофёрские очки, и в сопровождении «матроса Вани» и ещё одного человека он покинул Гатчинский дворец. Пересекли двор, наполненный казаками, вышли на длинную аллею, которая вела к Китайским воротам Гатчинского парка и подсели на телегу к какому-то мужичку, дав ему, к его изумлению, сто рублей. У Китайских ворот уже ждала машина. Керенский сел на заднее сиденье, снял очки. Шофёр даже не оглянулся, дал газ. Керенскому запомнилось, что всю дорогу он насвистывал мелодию А. Вертинского. Это было 1 ноября 1917 года.

Не прошло и 4-х месяцев, как Керенский и Ленин поменялись местами. Теперь Ленин правил огромной страной, а Керенский скрывался в глухих местах. Сначала он находился в деревне Ляпунов Двор под Лугой, в доме у родных «матроса Вани». Отрастил бороду и усы и стал мало узнаваем. Тут он пробыл полтора месяца, а во второй половине декабря переходил из селения в селение. Жил в имении Заплотье, принадлежавшее лесоторговцу Беленькому, затем перешёл на хутор Щелкалов, а оттуда даже в психиатрическую больницу доктора Фризена (под Новгородом) и, наконец, в дом старого народника Л. Каменского. Приезжавшим эсерам из бывшего его окружения — Б. Моисеенко, В. Зензинову, В. Фабриканту и др. — он говорил, что собирается выступить на открытии Учредительного собрания, но все считали это нецелесообразным, политически даже вредным. Бывшего премьера перевезли в Финляндию, но туда вскоре вступили немецкие войска, и он тайно перебрался в Петроград, а весной 1918 года — в Москву. Он всё ещё верил в свою звезду, а она уже закатилась.

Из его стремления поехать в Самару, где вначале июня возникло эсеровское правительство Комуч, ничего не получилось: эсеровские лидеры посчитали это не только не нужным, но и вредным для партии: «рейтинг» Керенского катастрофически упал.

Ко времени нахождения Керенского в Петрограде и Москве большевистская власть уже «разобралась» с министрами последнего Временного правительства, арестованными при захвате Зимнего дворца. Они очень недолго просидели в Петропавловской крепости. Некоторые эмигрировали за границу, большинство же постепенно пошло на работу в советские учреждения соответственно своей высокой квалификации. Как же следовало поступить с главой этого правительства, если бы его арестовали в Зимнем дворце вместе с министрами? Да, 2-й Съезд советов 26-го октября принял постановление об аресте «сбежавшего» Керенского, но нет свидетельств, что он был «объявлен в розыск» и его действительно разыскивали. В Петрограде и Москве он жил, не особенно заботясь о конспирации. Его «укрытия» посещали эсеры — партийные товарищи. Старший сын Олег впоследствии вспоминал, что когда Керенский скрывался в Питере, семья знала, где он находился, и он, Олег, нередко навещал отца*. Так что большевикам не слишком трудно было бы добраться до «неуловимого». Может, это и был тот случай, когда неуловимым становятся потому, что никто не ловит...

У Керенского было немало прошлых заслуг перед новыми властями. Он защищал революционных политиков и повстанцев. Защищал самих большевиков-думцев. Он отверг настояние разных «бабушек» и «дедушек» русской революции утопить баржу вместе с арестованным Лениным. Справедливо ли было карать его, тем более что никто из министров Временного правительства не пострадал? Думал ли Ленин о Керенском в это время? Почему бы и нет? Человеку, поднявшемуся на высшую ступень своей жизни, свойственно оглянуться назад, припомнить вехи своего пути. Ленин вполне мог вспомнить Симбирск, страшный для Ульяновых 1887 год, равнодушие и трусость общественности и на этом тусклом фоне благородство отца Керенского — Фёдора Михайловича. Сын его проиграл в борьбе с большевиками. Он больше не нужен был не только своим — эсерам и меньшевикам, — его ненавидели и правые. Революция не вошла ещё в свой жестокий, террористический этап (это произойдёт позднее), и Керенский, будь он схвачен, стал бы грузом на руках большевистских вождей. Что с ним делать? Судить? Казнить? Помиловать? Политически ни то, ни другое, ни третье было бы нецелесообразным.

Между тем у Керенского установилась связь с эсеро-меньшевистским и левокадетским «Союзом возрождения России». Руководители Союза предложили Керенскому выехать в Европу для переговоров по активизации интервенции бывших союзников России. По подложным документам на имя сербского офицера Марковича Керенский в эшелоне с сербскими военными добрался до Мурманска, а оттуда на крейсере «Адмирал Об» прибыл в Англию. Больше в Россию он никогда не возвращался.

А Ольга Львовна с матерью и двумя сыновьями 10 и 12 лет остались в России. Как она впоследствии (в 30-х годах) писала в своих воспоминаниях, без средств к существованию. Керенский ничего им не оставил, да у него ничего и не было. Покинутой «первой леди Февральской революции» пришлось заняться набивкой папирос на продажу. На улицах солдаты и матросы распевали песенку:

Сам Керенский за границей,
Там, где царские отбросы.
А жена его в столице,
Набивает папиросы.

Надо полагать, что большевистские власти знали об отъезде Керенского за границу, потому что в квартире Ольги Львовны чекисты сразу же провели обыск. А летом 1918 года Ольгу Львовну арестовали, но оказалось, что власть интересуется её братом — генералом Владимиром Львовичем Барановским.* Затем всю семью перевезли в Москву, продержали в московском ЧЕКа несколько дней и отпустили, разрешив вернуться в Петроград. Здесь Ольга Львовна нашла работу машинистки в учреждении. Начальник оказался порядочным, добрым человеком, и работать было неплохо. Но зима 1918-1919 годов выдалась страшной. Семья О.Л. Барановской испытала все муки: холод, голод, преступность. Почти все знакомые и бывшие партийные товарищи Керенского куда-то исчезли. Казалось, что они Ольгу Львовну забыли. Те немногие, которые ещё приходили, настоятельно советовали ей уезжать из России. Куда? К кому? В воспоминаниях она писала: «Наша семейная жизнь (с Керенским. — Г. И.) была кончена, и я имела все основания предполагать, что А. Ф. живёт в Англии с другой семьёй».

Ольга Львовна ошибалась. Керенский в то время жил один во Франции и активно участвовал в политической деятельности российских эмигрантов. Вторично женился он гораздо позднее — в 1939 году — на австралийке Лидии (Нэль) Триттин.

В 1921 году О. Л. Барановской и её детям удалось «выправить» паспорта на имя эстонцев Петерсон. После подписания Юрьевского мира между Эстонией и Советской Россией началась репатриация эстонских граждан к себе на родину. В этот поток репатриируемых попали и «Петерсоны». Знали ли власти, кто они такие в действительности? Знали и дали разрешение на выезд. Через Эстонию Ольга Львовна с детьми переехала в Англию. Они надеялись, что там их встретит отец. Но этого не произошло. Семья Керенских распалась. Ольге Львовне пришлось одной поднимать сыновей. По стопам Керенского они не пошли. Оба учились в технических вузах. Олег стал знаменитым мостостроителем, Глеб преуспел в технике. А Александр Фёдорович в 1968 году, после смерти Нэль, женился на Елене Ивановой, но жить ему оставалось немного.

Керенский прожил очень долгую жизнь, пережив всех своих сторонников и противников, а своего главного противника — Ленина, почти на полвека. Оба они — и Керенский, и Ленин — хотели преобразовать, «перевернуть» (Ленин) Россию. Керенский видел её демократической, устроенной по западному образцу. Этот проект рухнул в 1917 году, и Керенский навсегда остался «человеком 17 года». Тогда Ленин победил. Казалось, что режим, созданный им и его последователями, неуязвим. Но в 1991 году он пал так же легко, как монархия и власть Временного правительства.

А что же Россия? Вспоминается старая русская игрушка под названием «Ванька-встанька», и кажется — это символ. Какое бы положение России не придавали, она всё равно, в конце концов, займёт то, которое исторической судьбой ей уготовано…