Две чухломских драмы.
Основа «Горькой судьбины» А.Ф. Писемского

I

В Чухломском уезде Костромской губернии в усадьбе С. разыгрались две драмы, одна назад тому лет сорок с небольшим, другая чрез десять лет после первой. Обе драмы имели следствием судебное расследование совершенных дворовыми людьми преступлений. Дела об обоих преступлениях хранятся в «сосредоточенном архиве костромского окружного суда». Они служат живым изображением быта крестьян в страдное время крепостного права. В местном обществе существует мнение, что дела эти были известны Писемскому и что он именно их взял за основу для своей бытовой драмы «Горькая судьбина». Занимаясь разбором архивных дел, имеющих интерес для местной бытовой истории, мы с особенным интересом отнеслись к упомянутым двум делам, как имеющим важное значение для изучения и объяснения генезиса драмы «Горькая судьбина» незабвенного А.Ф. Писемского.

Ознакомившись с содержанием этих дел, мы пришли к тому заключению, что фактическая сторона их в существенных чертах совпадает с фактами, приводимыми в «Горькой судьбине», и характеристические черты для обрисовки, по крайней мере, главных действующих лиц в «Горькой судьбине», можно думать взяты Писемским из этих дел. Отвлекши эти черты от нескольких лиц, фигурирующих в двух процессах, автор «Горькой судьбины» скомбинировал их в одних лицах. Таким образом, главные действующие лица в драме хотя выводятся в иной обстановке, чем в разобранных нами процессах, очевидно, придуманной самим автором, но в существенных своих чертах они совершенно живые лица, взятые автором из жизни во время крепостного права. Мы не вправе требовать от художника, чтобы он без всякого видоизменения в с протокольною точностью излагал в литературном произведении известные ему факты. Художник, рисуя быт какого-либо класса народа в известную эпоху, может действительные факты обставить подробностями, созданными его воображением, отвечающими, впрочем, характеру эпохи, но произведение его все-таки будет реальным, а не фантастическим, если в основу его положена быль, если приводимые в нем факты, очищенные от субъективных измышлений, по исследованию, оказываются действительностью. Такое реальное значение имеет и драма Писемского «Горькая судьбина». В основу ее положены факты действительные, взятые, как можно думать, из разобранных нами двух дел, хранящихся в архиве костромского окружного суда.

Не желая затруднять читателей подробным изложением всей юридической процедуры дела, что уместно в архивной работе, в настоящей статье мы изложим факты, по поводу которых возникли судебные процессы, и в сжатой форме изложим существенное содержание их.

II

Мирно, по-видимому, текла жизнь поселян, полвека тому назад, в глухом Чухломском углу в имении помещика Ермолаева. С тяжелой барщиной и оброками искони свыклись крестьяне, и ничто выходящее из ряду вон не возмущало этой подневольной однообразной жизни чухломских обитателей. Работают крестьяне на своих владельцев, работают и на себя. Придет праздничек, особенно местный престольный, сварят крестьяне винца и бражки и повеселятся как умеют. В зимнее время, напр. на масляннице, соберутся они на беседу и отведут душу песнями. Заедет при случае на беседу и сам барин, послушает песен, а потом и угостит песенников винцом да пивцом, позаглядится на девиц и молодух и какая из них очень приглянется ему, ту чрез старосту или чрез кого-нибудь из дворовых позовет и в усадьбу к себе и приласкает. Староста, в этих случаях, для барина орудует с полным усердием; нарядит на работу близ усадьбы какую-нибудь покрасивее бабенку или девицу; сейчас и барин к ним явится, как из земли вырастет. Терпели это крестьяне до поры до времени; кто из них подобрее и посносливее, те помалчивали да руками помахивали на творившееся в усадьбе беззаконие. Но пришло-таки время, нашлись люди, которые и перенести обид и беззаконий не смогли и сами натворили таких дел, что чуть было в Сибирь на поселение за них не угодили, а иные все-таки под кнут и на работы в крепостях попали.

—————

1845 г., 15 июля, дворовый человек сельца Селиванова, лет за 40, Владимир Михайлов, женился на дворовой же женщине вдове Елизавете Алексеевой *). Несчастлива была их жизнь с первых же дней супружества; брань и ссоры, а иногда и побои терпела жена от мужа. Какие причины вызывали на это обращение Михайлова с своей женой – о них нельзя сказать определенно. Надо полагать, что, как свидетельствует помещик, Михайлов был ревнив и, узнавши грешки, водившиеся за его женой до замужества, ревновал ее ко всякому, кто с ней пошутит. Чрез год после свадьбы Михайлов был уволен помещиком по билету для промысла и около года занимался в разных местах Костромской губернии церковною резною работою. В свой дом он возвратился в начале июня 1847 г. Близкие к ним люди уже не замечали теперь прежних отношений Михайлова к жене. Но оказалось, что эта тишина между супругами водворилась пред бурей. Михайлов втайне продолжал подозревать жену свою в дурной жизни и, как видно из дела, не признавал своим ее ребенка сына Льва, которому теперь было двадцать недель. Он подозревал жену свою в связи со старостой, но не был положительно убежден, от него ли жена его имеет дитя. По крайней мере, в показании он говорит, что ребенок прижит его женой незаконно, но неизвестно ему с кем. Наступил праздник иконе Казанской Божией Матери 8 июля. В соседней деревне Дураковой было особое празднование иконе, и на этот случай, как водится в крестьянском быту, там варили пиво. На другой день под вечер жена Владимира Михайлова просила мужа сходить за пивом в Дураково. Муж исполнил ея просьбу и принесенное пиво было распито Михайловым с женой и еще с одной женщиной. Вскоре после этого жена Михайлова вышла из избы, по ее словам для того, чтобы убрать харчи и посуду после ужина людей. Встретившаяся ей в сенях дворовая женщина велела ей сейчас же позвать к барину старосту Поликарпа Алексеева, который тогда спал на сушиле. Елизавета тотчас пошла на сушило и, «разбудив старосту», велела ему идти к барину, а сама пошла в свою избу. В это время барин из окна спросил ее: разбудила ли она старосту? He дослышав вопроса, Елизавета пошла на крыльцо барского дома с ответом к барину, что она исполнила его приказание. Владимир Михайлов, спустя минут десять после ухода жены из избы, вышел на улицу посмотреть, где она, и, увидав, что она идет из сушила в господский дом, спросил ее: откуда и куда она идет? Елизавета отвечала ему: что тебе за дело, куда я пошла? Михайлов требовал, чтобы она не ходила в господский дом, а вернулась к нему. Елизавета не послушалась. Михайлов знал, что на сушиле спал староста и, подозревая жену свою в связи с ним, подумал, что она идет от него. Сильно огорчась ея непослушанием и этим случаем, Михайлов, как сам он показывал, пошел в свою избу. Предварительно выслав оттуда находившуюся там женщину, он взял из зыбки на руки сонного ребенка Льва и, перекрестив и поцеловав, бросил его спинкою на пол, с намерением убить его до смерти. Но младенец остался жив и заплакал. Тогда Михайлов взял его с полу, поцеловал и положил опять в зыбку, потом вышел из избы с криком: «согрешил!» и, увидав в сенях жену свою, шедшую с подволоки, сказал ей: «Поди, посмотри: жив ли сын твой! Я убил его». Сам же опять вернулся в избу, вынул ребенка из зыбки и положил его на пол вверх лицом. В избу тотчас с воплем и криком вбежала жена его с некоторыми женщинами, и они увидели, что Михайлов стоит пред ребенком на коленях, плачет и говорит: «Прости меня, ты безвинный». Одна женщина, оттолкнув его от ребенка, взяла последнего на руки и начала его откачивать. Тогда в младенце показалась жизнь. На шум и вопль пришел вскоре в людской флигель помещик. Владимир Михайлов тотчас заявил ему, что он убил ребенка сына Льва. На вопрос помещика: за что и каким образом он убил его? Михайлов отвечал в запальчивости: «Туда ему и дорога!» Потом, придя в себя от усовещеваний помещика, он сказал, что убил сына с досады от худой жизни с ним жены его, и при этом прибавил, что если бы тогда попалась ему и жена, то он и ее убил бы. Когда в младенце замечена была жизнь, помещик приказал положить его в колыбель и натереть вином с уксусом. Михайлова же он велел дворовым людям за буйство, дерзости и самовольную отлучку в деревню Дуракову высечь, потом связанного привязать на ночь к столбу в скотной избе из предосторожности, чтобы он не исполнил своего намерения убить жену и сына ребенка, который был еще жив. В показании своем Михайлов говорит, что он решился убить сына и намеревался убить и жену свою не за что иное, как за дурную жизнь с ним последней, так как она в продолжение супружества оказывала ему грубости и непокорность, притом же он подозревал ее в распутной жизни, потому что но ночам она часто уходила от него неизвестно куда. Жена же его при допросе ни в чем этом не призналась. Помещик объяснил причину преступления Михайлова тем, что он, как человек дурного поведения, растративший свое здоровье от распутства, конечно, сомневался в любви к себе жены, постоянно ревновал ее ко всякому, кто бы ни пошутил с нею и, будучи пьян и озлоблен на жену, из мести ей решился убить сына. После того, как младенец Лев вскоре умер от сильного ушиба, помещик пошел к Михайлову объявить ему, что он сделал преступление. Михайлов согласился с этим, сказав, что он с тем намерением и выбросил сына из колыбели, чтобы убить его, и что убил бы и жену свою, если бы она ему тогда попалась. Помещик, видя, что Михайлов подлежит суду, как преступник, велел отвязать его и отвести в другую избу, не развязывая ему рук, и строжайше наблюдать, чтобы он не убежал. Между тем было дано знать об этом происшествии становому приставу, который вскоре и прибыл в усадьбу для производства следствия. При освидетельствовании убитого ребенка оказалось, что затылочек головы его вдавлен внутрь и образовался совершенно плоским. При освидетельствовании в числе понятых находились крестьяне деревни Дураковой, принадлежавшие г-же Золотиловой **).

О преступлении Владимира Михайлова началось уголовное дело, производившееся сначала в чухломском уездном суде.

Решение суда было следующее: «Так как дворовый человек, Владимир Михайлов, сам признался в убийстве двадцатинедельного сына своего Льва, то его за такое преступление, принимая во внимание статьи уложения, которыми уменьшается вина и строгость наказания, и за прочие поступки против своего помещика, лишив всех прав состояния, наказать публично чрез палача плетьми по первой степени и сослать на поселение в отдаленнейшие места Сибири. Жену же его Елизавету Алексееву, старосту Поликарпа Алексеева, по недоказанности их любовной связи и по непризнанию в том их самих, учинить от суда свободными. Что же касается помещика этой усадьбы, который наказывал Михайлова за нанесенные ему последним дерзости, буйство, пьянство и самовольную отлучку, а не за убийство младенца, который тогда был еще жив, и только по смерти младенца помещик донес о сделанном Михайловым преступлении становому приставу, то его, помещика, также от суда освободить с подтверждением на будущее время быть в таких случаях осторожнее. Не приводя этого решения в исполнение, подлинное дело отправить на ревизию в Костромскую палату уголовного суда». Последняя решила дело так: «Принимая в соображение, что подсудимый Михайлов впал в преступление от сильного раздражения и, по совершении его, почувствовал раскаяние с сожалением об убитом сыне и в преступлении сделал признание добровольно прежде следствия, что уменьшает вину и строгость наказания, уголовная палата определяет: подсудимого Владимира Михайлова, лишив всех прав состояния и наказав чрез палача в г. Чухломе плетьми шестидесятью ударами, по наложении узаконенных клейм, отослать в каторжные работы в крепостях на десять лет. Решение уездного суда в прочих частях утвердить».

Из этого дела мы определенно узнаем об ужасном преступлении, совершенном дворовым человеком усадьбы С. чухломского уезда Владимиром Михайловым, и о тех мотивах, которые вызвали его на такое преступное деяние. Остается неуясненным то, имела ли жена Михайлова преступную связь со старостой, как подозревал ее в этом муж, и от кого именно она имела ребенка, так как Михайлов в показании говорит, что ему неизвестно, с кем прижит женой его сын Лев. Между тем укрепившееся у Михайлова убеждение в незаконном происхождении этого ребенка вместе с подозрениями в дурном поведении жены его послужили для Михайлова неудержимыми мотивами решиться на убийство младенца Льва.

Точно такой же факт преступления совершает и главное действующее лицо в драме «Горькая судьбина». Оброчный крестьянин помещика Чеглова-Соковина, Ананий Яковлев, и по мотивам сходным с теми, какие приводит в своем показании и Владимир Михайлов. Разница здесь только в том, что Ананий Яковлев узнает предварительно от других, а потом от самой жены своей Елизаветы, что ребенка сына она имеет от своего помещика, склонившего ее разными угрозами и застращиваниями к любовной связи с собою при посредстве бурмистра Каллистрата, как говорит о том женщина Спиридоньевна. Обстоятельство любовной связи жены Анания с помещиком, по невыясненности его в этом деле, очевидно, взято Писемским из другого дела, которое также хранится в архиве костромского окружного суда. Факты из этого дела мы изложим дальше. Здесь же, чтобы видеть сходство основного содержания «Горькой судьбины» с делом о преступлении Владимира Михайлова, мы приведем из этой драмы то место, где изложен факт преступления Анания Яковлева. После того, как жена его отвергла все его увещания ехать с ним в Петербург и высказала при старосте и других крестянах свое решительное намерение уйти с младенцем своим в господский дом и быть при барине, Ананий Яковлев, придя в азарт и вбежав за ней за перегородку, закричал: «Не дам я тебе младенца!»

«[Елизавета:] Подай младенца, подай, а то ослеплю тебя!

[Ананий Яковлев:] Ах ты, бестия, смела еще руку свою поднять на меня. На, вот, тебе твое поганое отродие!

[Бросает ребенка на пол.] Раздается страшный удар и пронзительный крик ребенка.

[Елизавета:] Батюшки, убил младенца-то! <…> Батюшки, совсем уже не дышит, вся головка раскроена!»*

Ананий Яковлев, так же как и Владимир Михайлов, сознается в содеянном им преступлении и после следствия отправляется в тюрьму. Тем и кончается драма. Мы видим, что способ совершения преступления убийства ребенка удержан Писемским тот же, который был употреблен и Владимиром Михайловым в приведенном деле, именно посредством бросания младенца на пол.

III

После этой драмы наступила опять, по-видимому, мирная и тихая жизнь в усадьбе С. Но тишина эта водворилась, как оказалось, пред новой грозой, разразившейся в этой усадьбе ровно чрез десять лет после первой. Помещик, как видно, не вразумившийся таким страшным случаем, бывшим в его имении, не оставлял в покое своих крепостных девиц и молодых женщин. Терпели это крестьяне до поры до времени, покуда среди них не нашелся человек, как говорится, видавший виды, и с характером решительным. Этот человек был лакей помещика, которого последний, вероятно, не подозревая в нем мстителя себе, посылал за разными крепостными женщинами для известных целей, как тот заявил после на следствии. Подтверждением этого заявления служит такой случай, упоминаемый на следствии свидетелем крестьянином Харламом Ивановым, бывший незадолго до преступления, совершенного дворовым человеком, Г. Г–вым, о котором будет речь впереди: помещик Ермолаев чрез Г. Г. позвал к себе в заделья жену Харлама Аграфену, но та одна не пошла и, расплакавшись, просила мужа идти вместе с нею в горницы. «Я, – говорит Харлам, – исполнил ее просьбу. Барин, увидав нас обоих, осердился и стал бить нас, выговаривая мне, зачем я пришел, и потом приказал высечь нас обоих». Жена Аграфена дополнила показание мужа тем, что на другой день после этого случая барин опять прислал за ней лакея Г. Г–ва. «Я не смела ослушаться и пришла в горницы. Барин, уведя меня в кабинет, принудил меня к любовному с ним делу без моего согласия на это. Об этом я ни мужу и никому другому не сказывала до сих пор, и после у меня любовной связи с барином не было». Сам помещик на следствии в любовных похождениях своих, конечно, не признался и утвердил только факт наказания Харлама Иванова и жены его, выставивши ту причину, что Харлам был наказан за дурно сложенную им трубу на барском доме, отчего едва было не случился пожар, а жена его Аграфена была высечена за то, что лениво возила навоз. Бывали и такие случаи, когда помещик действовал для привлечения девиц и женщин для известных целей чрез старосту, как это выяснилось на следствии. Один такой случай рассказала на следствии жена подсудимого Г. Г–ва, и его подтвердили и ее родственники. Помещик и староста не отвергли этого факта совершенно, придав ему иную окраску. Вот этот случай: в то время, когда жена Г. Г–ва была еще девицей, назад тому два года, помещик приезжал в их деревню на маслянице, в дом старосты. Там была тогда беседа, на которую сошлось много крестьян, но не было в числе их крестьянина, отца жены подсудимого, Устина Васильева с семейством. Помещик посылал за ними три раза, но они не шли. В четвертый раз пошел за ними староста, но отец Устин Васильев, зная, что помещик требует его дочерей для любовных целей, отказал старосте отпустить их. Тогда между Васильевым и старостой завязалась драка, в которой приняли участие жена Устина и их дочери. Староста говорит, что он едва мог вырваться от них. Он явился в свой дом окровавленный и с вырванною местами бородою. Тогда сам помещик с людьми отправился в дом Устина. Услыхав, что идет барин, Устин и его семейные разбежались. Помещик нашел в доме одну старуху – мать Устина, и та была сейчас же высечена слегка, как то показали помещик со старостой. На другой или на третий день помещик вновь приехал в деревню и, застав в доме Устина все его семейство, за буйство и ослушание приказал пересечь всех, не исключая дочерей девиц, и потом сказал, что им, как беглым, следовало бы отстричь косы. Староста, приняв эту угрозу за приказание, привел ее в исполнение, как объяснило этот его поступок депутатское собрание дворян, по особо произведенному предводителем дворянства следствию об обращении этого помещика с своими людьми. Помещик и староста на следствии объяснили этот случай так, что они звали Устина с семейством на беседу попеть песен, для чего сошлись и другие крестьяне, но не для иных каких-нибудь целей. После, как показывает жена подсудимого, «в великий пост, когда я мыла полы в господском доме, помещик, уведя меня в кабинет, лишил меня девства без моего согласия. Из боязни наказания я об этом никому тогда не сказывала; только по выходе в замужство я сказала об этом мужу».

Все эти случаи, обнаружившиеся после, были только прецедентами той кровавой драмы, которая вскоре разыгралась в усадьбе С. между помещиком и его дворовым человеком Г. Г–вым. В тайне крестьяне, конечно, негодовали на помещика за его поступки, но терпели, потому что не находилось пока среди них человека, решившегося отомстить ему за все. Наконец, такой человек нашелся. Это был тот самый дворовый человек Г. Г–в, которого, как мы видели, помещик, как слугу своего, посылал за разными крепостными женщинами. Тогда Г. Г–в был еще холост. Он, как говорится, был человек бывалый и видавший виды. Сначала в ученьи, потом по билету он живал в Петербурге. Он женился на той самой девице – дочери крестьянина Устина Васильева, за которой помещик, приехав в деревню, посылал старосту и которую потом лишил девства, как она заявила на следствии. Неизвестно из дела, по каким побуждениям состоялся этот брак, но из одного показания жены Г. Г–ва видно, что она вышла замуж без желания с ея стороны. Впрочем, как видно, между супругами не было ссор и недолюбья подобно тому, как между Владимиром Михайловым и Елизаветой в первом деле. Напротив, можно заключать из обстоятельств дела и показаний подсудимых, что между супругами были любовь и согласие. Счастливая их жизнь была вскоре отравлена прискорбным случаем, повлекшим за собой уголовное преступление, на которое решился оскорбленный за жену муж. Помещик и староста на следствии придали этому случаю, конечно, благовидную окраску.

Вот этот случай и, как мы называем, та вторая драма, которая разыгралась в усадьбе С. 1857 г. 7 июня.

Помещик говорит в своем показании, что он нашел нужным в своем имении, вместо 12 десятин в каждом поле, нарезать по 14. У него была принята девятипольная система, поэтому приглашенный землемер ко всем полям прирезал 18 десятин, из которых некоторые вблизи усадьбы оказались заросшими небольшим кустарником. Считая удобным временем подвести под пашню эти десятины до сенокоса, помещик приказал старосте отрядить для расчистки одной десятины женщину из дворовых, возивших удобрение, по его усмотрению, а на освобожденной таким образом лошади послать в Чухлому на почту дворового человека Г. Г–ва. Жена последнего, 3. Устинова, старостой была наряжена на работу, как более способная к работе, по словам помещика, а Г. Г–в был послан в Чухлому на почту. Сами подсудимые Г. Г–в и жена его далее рассказывают следующее: когда 3. в отсутствие мужа вырубала кусты в поле близь усадьбы, туда пришел к ней помещик и стал звать ее в рощу, склоняя к любовной связи. 3. не соглашалась. Тогда помещик стал бить ее и потом насильственно принудил к любовному делу. После этого он ушел в усадьбу и вскоре на ту же работу была прислана сестра 3., девица Ненила. а вслед за тем помещик опять пришел к ним, на место работы, и, приказав 3. отойти, начал склонять к любовной связи сестру ея. Когда и та не согласилась на это, помещик стал бить ее и потом, уведя в рощу, насильственно лишил ее там девства. После этого они обе продолжали работу до вечера. Возвратясь домой, 3. сказала обо всем свекрови своей Наталье Борисовой, а потом на другой день и мужу своему Г. Г–ву, возвратившемуся из Чухломы. Г. Г–в обещал ей поговорить об этом с барином, когда тот встанет, но не высказал намерения сделать какой-нибудь вред барину. Г. Г–в сначала пошел посоветоваться с кучером Петром и поваром Павлом о том, как ему поступить. Те советовали ему поговорить с барином, а он просил их, в случае, если барин прикажет им сечь его, не выдавать его, а поговорить барину, что нехорошо он делает, склоняя жену его без ее согласия к любовной связи. Намерения же сделать вред барину он не высказывал и тогда. Когда помещик встал, Г–в отправился в горницы. Подавая барину умыться и одеться, «так как я свою жену люблю, говорит Г–в, и терпел много от барина в течении 2½ лет, я начал так говорить ему: “Позвольте вам доложить, за что вы изволили бить мою жену и для чего принуждали ее к любовной связи, когда она была на это не согласна? Я буду просить начальство и подам на вас прошение за ваше беззаконие”. Помещик рассердился на меня за это и закричал: “Я тебя запорю до смерти! Как ты осмелился говорить мне это?” – и тотчас приказал мне позвать к нему жену мою и старосту».

Далее староста рассказывает следующее: «Когда я с женой Г. Г–ва пришел в горницы, барин спросил ее: “Скажи, 3–ия, с чего муж твой взял, что я бил тебя? Когда это было?” Та отвечала, что “вчера вы били меня, ударив два раза”. Барин назвал ее пустой бабенкой и сплетницей и сказал, что он ее и пальцем не трогал, и не за что было бить. Она отвечала: “Вы сами знаете, за что били меня”». Тогда Г–в начал подступать к барину, вышел от злости из себя и грубо кричал, что имеет свидетельницу. которая видела, как он бил жену его. За невежливость барин ударил Г–ва по щеке и потом, как говорит Г–в, барин со старостой «стали бить меня и жену мою». Г–в, по свидетельству старосты, оттолкнув барина в грудь, схватил его за ворот. Тогда помещик приказал старосте вести его в людскую и приготовить розги. Г–в в это время убежал из комнат в людскую один и, как заметили бывшие там люди, был очень расстроен. В людской он сказал, что его хотят сечь, и просил ребят не выдавать его, но те промолчали. Вскоре в людскую пришел помещик и приказал старосте и дворовым отвести Г–ва в другую избу для наказания розгами. В избу была позвана та женщина, на которую ссылался Г–в, как на свидетельницу, видевшую, когда барин бил его жену. Та сказала, что она видела из молочной избы, как барин, стоя близь 3–ии, только размахивал руками, но бил ли он ее, этого не видала. Тогда помещик велел Г–ву раздеваться, но тот грубо закричал: «За что вы будете наказывать меня без причины? Это незаконно», – и не соглашался раздеваться. Помещик приказал дворовым раздевать его, но Г–в вырвался от них, выбежал в сени и, схватив водонос, потом доску и кол на улице, отмахивался ими, угрожая убить всякого, кто подойдет к нему. Помещик приказал старосте оставить Г–ва без наказания и, желая скорее кончить эту сцену, где явно было, по его наблюдению, сочувствие Г–ву со стороны кучера Петра и повара Павла, он приказал позвать жену и мать Г–ва, чтоб объявить им, что они ему более не нужны и, как принадлежавшие отцу его, отправлялись бы к нему. Между тем Г–в в это время, как показали некоторые свидетели, подбежал к своему флигелю и в окно, у которого давно были выбиты стекла, просил подать ему нож. Из флигеля ему ножа никто не подал, как говорили те же свидетели, но, как оказалось по следствию, стол стоял близь окна и в разбитую раму легко было со двора взять нож со стола, если бы тот лежал на нем. Неизвестно, каким образом нож, которым резали хлеб, очутился в руках Г–ва.

Далее помещик о самом случае с ним рассказывает так: «В ожидании жены и матери Г–ва я остановился у переднего крыльца сеней. Вдруг я увидел, что Г–в вбежал в противоположные двери сеней бледный. Сделавши поклон мне до земли, он сказал громко: “Простите меня, я не буду”. Я имел намерение удалить его от себя и потому, не внимая его раскаянию, повторил несколько раз: “Убирайся от меня прочь на все четыре стороны, ты более мне не слуга”, – и стал приближаться к нему, он продолжал кланяться, повторяя: “Простите”. Когда мы сошлись близко, я еще раз слышал, как он с досадой и как бы укором проговорил: “Да простите же”, – и в этот момент я почувствовал сильный удар в бок. Я вскрикнул и, схватившись за бок, увидал, что рука моя смочена в крови, брызнувшей из груди. Я не видал, как скрылся от меня злодей, не помню, кто тут был, как я пошел и остановился против кухни, где опомнился, когда подбежал ко мне староста с другими дворовыми людьми. Они говорили, что нужно унять кровь, иначе изойдете ею, и все кричали: “Ах, злодей! Что наделал!” Я начал обвивать себя полотенцами и, увидав на крыльце вокруг себя дворовых людей, сказал им: “Спасибо, ребята, выдали меня злодею среди белого дня. Я скоро умру, но не знаю, что сделал худое". Те стали меня утешать, чтоб я не отчаивался. Сейчас же отправили людей за священником, исправником и за доктором». В соучастии с Г–вым помещик ни на кого не высказал подозрения и в злых умыслах до сих пор он его не подозревал, тем не менее, говорит, что Г–в был характера злого и к приказаниям его часто не внимателен. Причиной преступления Г–ва помещик считает только страх пред наказанием.

Очевидно, по простому соображению, что причина эта была недостаточна.

Ясно, что Г–в решился на преступление, будучи вызван на него более серьезными причинами, о которых и было произведено, независимо от следствия о факте преступления, особое расследование предводителем дворянства с жандармским полковником. Результатом этого расследования было то, что помещик, как преследовавший, по показаниям его крестьян, своих крепостных женщин с любовными целями, что, по заключению министра внутренних дел, и было, вероятно, причиной случившегося с ним несчастия, по распоряжению последнего был удален из своей усадьбы по выздоровлении в г. Кострому для водворения там до окончания дела, а на имение его была наложена опека. Совершивший преступление Г–в с женой своей тотчас скрылись.

Между тем, в усадьбу прибыли из Чухломы непременный заседатель Перфильев для производства дознания о совершенном Г–вым преступлении и лекарский ученик Окулов, для подания помощи раненому помещику. Окулов зашил рану и употребил средство для ея заживления. Здоровье раненого помещика стало поправляться. Для расследования же случившегося в усадьбе Перфильевым было составлено, по важности факта преступления, временное отделение суда из станового и стряпчего. Были привлечены к допросу родственники Г–ва и жены его, дворовые люди и крестьяне других деревень, которые были спрошены о поведении Г–ва и его характере. Многие отозвались о нем, что хотя раньше в дурных поступках они его не замечали, но знали, что характера он был вспыльчивого, дерзкого, способный доходить до азарта и вообще злой, как назвал его и сам помещик. Розыски бежавшего преступника с женой в ближних местах оказались напрасными. Помещик, спустя несколько времени после случившегося с ним, в своем показании высказал предположение, что Г–в, по всей вероятности, теперь находится в Петербурге, где он и раньше жил в ученьи и по билету и где имеет родную тетку. Предположение помещика вскоре оправдалось.

Остановимся на некоторых эпизодах изложенного процесса.

IV

Мы могли заметить, что некоторые эпизоды этого дела имеют сходство с некоторыми местами драмы «Горькая судьбина», и поэтому полагаем, что некоторые черты для обрисовки героев своей драмы Писемский заимствовал и из этого второго дела. Прежде всего остановимся на характеристике главного действующего лица драмы «Горькая судьбина» Анания Яковлева. Характер и некоторые обстоятельства его жизни сходны с характером и обстоятельствами холостой жизни Г. Г–ва. Г. Г–в, по отзыву помещика, человек злой и неуважительный, по показаниям одновотчинных крестьян – характера дерзкого, азартного, неспокойного. Он живал в Петербурге сначала в ученьи, потом по билету; теми же чертами характеризуется в «Горькой судьбине» и Ананий Яковлев. Матрена, его свекровь*, так характеризует его своей соседке Спиридоньевне: «Человек он этакой из души гордый, своеобышный… Сама ведаешь, родителю своему и тому, что ни есть, покориться не захотел». Спиридоньевна дополняет: «Сказывали тоже наши мужички, как он блюдет себя в Питере, из званья своего никого, почесть, себе равного не находит» (действие 1-е, явл. 1-е).

В летах между Ананием Яковлевым и Г. Г–вым также есть совпадение, оба они по 37 году.

Характеристика отношений помещика к крепостным его женщинам также, по нашему мнению, взята Писемским по преимуществу из этого дела. Припомним, что помещик героя второй Чухломской драмы Г. Г–ва, как слугу своего, посылал нередко за разными крепостными женщинами для любовных целей. Писемский в «Горькой судьбине» выводит в этом случае другое действующее лицо, но с чертой одинаковой с указанной. В «Горькой судьбине» таким лицом, служившим помещику орудием для привлечения женщин к любовным связям, выводится дядя Никон, который на вопрос чиновника-следователя: «Имел ли господин ваш связь с женой Анания?» – говорит: «Было, ваше высокородие, совершенно так, что происходило это; барин у нас, помилуйте, молодой, ловкий. А баба наша, что она и вся-то значит – тьфу! – того же куричьего звания; взял ее сейчас теперь под папоротки, вся ее и сила в том; барин мне, теперича, приказывает: “Никашка, говорит, на какую ты мне, братец, бабу поукажешь?” Помилуйте, говорю, сударь, на какую только мановением руки нашей сделаем, та и будет наша…» (действие IV, явление IV).

Отношения помещиков к крепостным женщинам, подобные тем, какие приведены в излагаемом процессе, в общих чертах указаны в «Горькой судьбине». Так, в III действии, явл. VI, бурмистр говорит крестьянам: «…за то ты, старичок почтенный [Федор Петров], приведен сюда, что мы вот, теперича, с тобой третьим господам служим, всего тоже видали на своем веку: у покойного, царство небесное, Алексея Григорьевича, хоть бы насчет того же женского полу, всего бывало… И в твоем семействе немало происходило этого. Не забыл еще, может, чай того? <…> Вот тоже и Давыд Иванов. Он тут, при нем скажу: давно бы, можетка, ему свою бабу наказать бы следовало за все ее художества, так он и тут, по смиренству своему, все терпит».

Так терпели покуда и крестьяне нашего помещика, напр. Устин Васильев, Харлам Иванов, о которых сказано раньше. Помещик же продолжал свои любовные похождения, употребляя в этих случаях главным орудием старосту своего Михаила Тимофеева. От этого-то старосты, фигурирующего во втором процессе, вероятно и взяты Писемским черты для обрисовки бурмистра Калистрата Григорьева в «Горькой судьбине». Калистрат Григорьев творит то же, что и Михаил Тимофеев. Последний, как мы видели, сводит помещика с женой Г. Г–ва 3–ией, той самой, за которой до ее замужества и за сестрой ее он и раньше, в приезд помещика в их деревню, ходил к ним в дом звать их к себе на беседу, но безуспешно. Теперь, уславши мужа ее Г. Г–ва в Чухлому на почту, он отряжает З–ию на работу чистить кусты близь усадьбы, куда вскоре приходит к ней помещик и совершает над ней насилие, потом присылается сюда же на работу сестра ее девица Ненила, с которой помещик поступает так же, как и с 3–ией. В «Горькой судьбине» бурмистр Калистрат Григорьев охарактеризован такими же чертами, как и Михаил Тимофеев. На слова Матрены о связи Елизаветы с помещиком: «подвели, может, да подстроили», – Спиридоньевна говорит: «Один у нас, голубонька, добрый человек, злодей наш бурмистр Калистрат Григорьев. Вся деревня голосит теперь о том, не зажмешь рты-то. Кому теперь, окромя его, науськать господина на женщину замужнюю, а теперь, ну-ка, экими своими услугами да послугами такую над ним силу взял, что на удивление» – и т.д. (действие І-е, явл. І-е).

Как видно из второго дела, помещик настойчиво добивался связи с женой Г–ва и, употребив над ней насилие, достиг желаемой цели. На это отношение помещика к 3–ии есть намеки очень ясные в «Горькой судьбине». Так, в действии І-м, явл. І-м, Матрена, мать Елизаветы, рассказывает, как однажды пришел к ним в дом барин и, «[поздоровавшись со мной, обратился прямо к дочери моей Елизавете, которая возилась у печки:] “Твоими бы руками, Елизавета, надо золотом шить, а не кочергами ворочать. Ишь, говорит, какая ты расхорошая”». Спиридоньевна на это отвечает ей: «Много у них места-то, баунька, и без твоей избы было. В позапрошлую жатву барская помочь была. Барин целый день-деньской у Елизаветы с полосы не сошел, все с ней разговаривал. <…> Да, а тут как пошабашили, народ тоже подпил: девки да бабы помоложе <…> стали песни петь и в горелки играть. Глядь, и барин к ним пристал, прыгает, как козел, и все становится с твоей Елизаветой в паре и никак ладит, чтоб ее никто не поймал». После Елизавета на укоризны своего мужа Анания Яковлева за связь ее с помещиком так объясняет побуждения к ней: «Не по своей то воле было: тогда тоже стали повеленья и приказанья эти делать, как было ослушаться»? Ананий Яковлев говорит ей на это: «Какие же это могли быть повеленья и приказанья? Ежели теперича силой вас к тому склоняли <…> что же мать ваша <…> смотрела? Вы бы ей сейчас должны были объявление сделать о том. <…> коли бы он теперича какие притеснения стал делать, я, может, и до начальства дорогу нашел. Что ж ты мне, бестия, на страх-то свой сворачиваешь!..»

Елизавета: «Ни на что я не сворачиваю; а что, здесь тоже живучи, что мы знаем? Стали стращать да пужать, что все семейство наше чрез то погибнуть должно: на поселенье там сошлют, а либо вас, экого человека, в рекруты сдадут. Думала, чем собой других подводить, лучше на себе одной все перенесть» (действие І-е, явл. ІV-е).

Так же, как и Г. Г–в в объяснении с помещиком, Ананий Яковлев в приведенном месте из драмы в в разговоре с бурмистром о своем положении, а потом опять с женою своею надежду на защиту возлагает на начальство. Так, на слова бурмистра, который хочет быть судьей между ним и женой его, коли в начальство им поставлен, Ананий отвечает ему: «Начальство есть и повыше вас, мы и до того дорогу знаем» (действие ІІ-е, явл. V-е).

Или в III-м действии, явл. ІV-м, Ананий так убеждает свою жену ехать с ним в Петербург: «…греха теперь бежавши <…> завтра же поедем со мною в Питер, а ежели насчет паспорта какое притеснение выйдет, так я и так увезу; прямо начальству объясню, почему и для чего это было делано».

Г. Г–в, как мы видели, в объяснении с помещиком о насилии, сделанном последним над его женою, высказывает угрозу жаловаться на него начальству и подать на него прошение за его беззаконие. Вслед за этим крупным объяснением с помещиком Г. Г–в, как мы видели, совершает преступление, впрочем, не такое, какое в «Горькой судьбине» совершает Ананий Яковлев.

Мы уже имели случай говорить, что факт преступления для «Горькой судьбины» взят Писемским из первого нашего процесса об убийстве ребенка дворовым человеком Владимиром Михайловым. Но и на преступление Г. Г–ва, после которого помещик был опасно болен, есть косвенный намек в «Горькой судьбине». После крупного объяснения помещика Чеглова-Соковина с Ананием Яковлевым с первым также случилась грудная болезнь, сопровождавшаяся потерею крови. Спиридоньевна в 3-м действии, явл. 1-м, говорит Матрене: «…бурмистр али дворовые <…> барина очень жалеют. На Ананья-то тем разом рассердившись, [барин] вышел, словно мертвец, прислонился к косяку, позвал человека: “Дайте, говорит, мне поскорей таз”, и почесть что полнехонек его отхаркнул кровью. “Вот, говорит, это жизнь моя выходит по милости Анания Яковлевича. Недолго вам мне послужить. Скоро у вас будут другие господа”. Так и жалеют его оченно!» Этот эпизод, несколько видоизмененный автором, в сущности сходен с тем моментом из второго процесса, когда помещик Ермолаев, после нанесенной ему раны очнувшись, обратился к окружавшим его дворовым людям с подобными же словами: «Я скоро умру» – и т.д. К тому же эпизоду близко подходит место и из IV действия, явл. І-го, «Горькой судьбины». Бурмистр говорит чиновнику следователю: «[Барин] оченно нездоровы! Горячка, сказывают. Как тогда встревожились… слегли… все хуже и хуже… не знаем, и жив останется ли, – подлец и разбойник, что наделал…» Последние слова тождественны с теми, которые говорили окружавшие раненого Г–вым помещика дворовые люди: «Ах, здодей! Что наделал!»

Позволим себе здесь высказать предположение, что А.Ф. Писемский не взял для «Горькой судьбины» факта преступления из второго процесса в том виде, как он объяснен был впоследствии показаниями помещика и его дворовых людей, потому что, как мы увидим из дальнейшего хода дела, когда преступник нашелся, факт этот остался не вполне доказанным и выясненным, так как Г. Г–в в преступлении, им содеянном, не сознался и дело это вообще осталось запутанным. Желая оставаться на почве совершенно реальной, А.Ф. Писемский заимствовал из второго процесса черты для обрисовки личных отношений помещика к крепостным женщинам, послуживших мотивами к преступлению оскорбленного мужа; факт преступления взял из первого процесса, как вполне доказанный и удостоверенный сознанием самого преступника Владимира Михайлова. Таким образом, Писемский в основу своей драмы положил вполне удостоверенную горькую действительность. Соединив в Анании Яковлеве существенные черты, взятые от двух лиц: Владимира Михайлова и Г. Г–ва, людей, кстати скажем, не дворовых только, но и бывших на промыслах, как и Ананий Яковлев, и присоединив к ним еще другие черты, может быть, взятые от других наблюдаемых лиц, Писемский точно так же поступил и при обрисовке героини своей драмы Елизаветы. В ней также сгруппированы существенные черты, взятые от 3–ии второго процесса и Елизаветы первого. От последней, как мы уже заметили, взято и имя героини драмы «Горькая судьбина», жены Анания Яковлева, Елизаветы же. Некоторые же второстепенные черты характера Елизаветы «Горькой судьбины» Писемским взяты, вероятно, и от других наблюдаемых им крепостных женщин, так, напр., той черты ее, о которой она сама говорит барину, что когда он был еще молоденьким, так она заглядывалась на него (действие 2-е, явл. 2-е), каковой черты в изложенных процессах мы не находим, и Писемский взял ее, вероятно, еще от какой-нибудь крепостной женщины, бывшей в связи с помещиком.

Мы, впрочем, говорим об основном сюжете драмы, а не о всех деталях ее и сторонах характеров ее действующих лиц. Многие стороны могли быть даже и придуманы самим автором, не будучи в то же время в противоречии с действительностию, так как подобных фактов на Руси в то время было, конечно, немало.

Любовную связь Елизаветы «Горькой судьбины» с помещиком Чегловым, вынужденную, по ея признанию мужу своему Ананию, – повеленьями, приказаньями, запугиваньями и застращиваньями помещика, – Писемский взял из второго процесса. Из него мы видели, что помещик, придя на работу к 3–ии, чрез побои принудил ее к любовному делу и, как выяснилось на следствии, он подобным же образом поступал и с другими крепостными женщинами и девицами. Появление же незаконного ребенка у Елизаветы «Горькой судьбины» и потом охлаждение и даже презрение ее к мужу, оказывание непокорности ему – эти факты, равно как и следовавший затем факт преступления, совершаемый оскорбленным мужем, взяты Писемским из первого процесса, где героиня первой чухломской драмы, Елизавета, жена Владимира Михайлова, обрисовывается чертами, сходными с теми, которые усвоены автором Елизавете «Горькой судьбины». Как показал Владимир Михайлов, он решился на преступление потому, что жена его оказывала ему грубость и непокорность и вела дурную жизнь, по его наблюдениям. Героиня второй чухломской драмы, жена Г. Г–ва 3–ия, напротив, после совершенного над ней насилия со стороны помещика, остается верной своему мужу, жалуется ему на помещика и вместе с мужем скрывается из усадьбы после того, как Г. Г–в, в отмщение за оскорбление ее и свое, нанес помещику рану ножом в грудь.

V

Куда же скрывается Г–в с женою после преступления? Мы говорили уже, что потерпевший помещик, несколько времени спустя после случившегося с ним несчастия, в своем показании высказал предположение, что Г. Г–в, по всей вероятности, теперь в Петербурге, куда он отправился из усадьбы, конечно, без паспорта. Из «Горькой судьбины» мы можем привести подходящее сюда место из ІV-го действия, явл. І-го, где на вопрос исправника: «Где он [Ананий], каналья, может скрываться?..» – бурмистр отвечает: «Поблизости ему, ваше благородие, тут быть негде; он бы давно уж себя заявил. <…> наверняк надо полагать, что в Питер махнул: мало там разве беспашпортных-то проживает. Старуха, теща его, сказывала, что у него тысяча целковых в кармане было, с этакими деньгами везде спокойно проживет».

Г. Г–в, совершив преступление, бежал из усадьбы и, нагнав на пути жену свою 3–ию, действительно махнул в Питер. Вот как о дальнейших похождениях этих горемычных супругов излагается в деле по их показаниям, когда они были найдены. Жена Г. Г–ва 3–ия показала, что после объяснения с помещиком, когда барин велел приготовить розги, она, не сказавшись мужу, ушла из усадьбы в деревню Протасову и, дойдя до реки, поворотила по направлению к усадьбе исправника, чтобы принести ему жалобу на помещика. Что в это время происходило в усадьбе, она не знает. Верстах в трех нагнал ее муж и сказал, что когда приготовляли розги, он тоже ушел из усадьбы, но что нанес рану барину, об этом он не сказал ей и намерения этого прежде не высказывал. С жалобой на помещика к исправнику они пошли теперь оба, но, не доходя до усадьбы, они узнали от встречного, что исправника в усадьбе нет. Поэтому они пошли в Авраамиев монастырь, где и переночевали. На следствии некоторые свидетели показали, что вечером в усадьбу С. из деревни Протасовой приходила одна женщина к матери Г–ва за деньгами и некоторыми вещами Г–ва и его жены, которые мать и отдала ей, но при этом не спросила ее, где сын ее с женой находятся, и о приходе этой женщины к ней никому не говорила, жалея сына.

При допросе эта женщина из деревни Протасовой ни в чем не созналась, сказавши, что ее в то время и дома не было и в усадьбу С. она не ходила. Переночевавши в Авраамиевом монастыре, Г. Г–в с женой уговорились отправиться в Петербург подавать начальству жалобу на помещика. Минуя г. Чухлому, скитальцы-супруги шли разными деревнями, питаясь мирскими подаяниями. Путешествие их до Петербурга продолжалось пять недель. По дороге в одной деревне встретившемуся им человеку в немецком платье они рассказали о своем деле, и тот, по их просьбе, написал им прошение с.-петербургскому митрополиту с жалобою на помещика. Прибывши в Петербург, никуда не заходя, они тотчас отправились к митрополиту и подали ему от имени 3–и прошение, в котором она жаловалась на своего помещика за то, что он изнасиловал ее, бил, мучил, и не только ее, но бил и отца ее, мать и мужа, растлил шестнадцатилетнюю сестру ее и растлевает всех своих крепостных девиц. Митрополит препроводил это прошение с жалобщиками к шефу жандармов. Здесь обнаружилось, что супруги пришли в Петербург без видов. Поэтому они были переданы в распоряжение обер-полицмейстера. Прошение же их было препровождено к костромскому губернатору с тою целью, чтобы настоящему делу был дан ход. По уведомлению костромского губернатора, что Г–в совершил преступление, о котором в чухломском уездном суде производится следствие, челобитчики-супруги были препровождены из Петербурга посредством внутренней стражи в чухломский уездный суд, где, по прибытии их, и начался второй акт процесса, уже с главными действующими лицами этой второй чухломской драмы.

Г. Г–в на допросы в уездном суде изложил только свои изветы на помещика, начиная с того, как он приводил к барину разных крепостных женщин, что жену свою при вступлении в брак он нашел растленною, и та сказала ему, что ее лишил девства помещик, и кончая последним случаем насилия со стороны помещика над его женой, по поводу которого Г–в и имел крупное объяснение с ним; но факты дерзкого отношения своего к помещику, сопротивления распоряжению последнего о наказании его розгами, при употреблении разных предметов для своей защиты, и тем более факт нанесения помещику раны ножом в грудь Г–в совершенно отверг, сказав, что это ложные изветы на него как со стороны помещика, так и дворовых людей его, показывавших так, вероятно, по приказанию барина и из-за страха. Жена Г–ва на следствии показала сходно с мужем, изложив подробнее только факты насилия помещика над нею и ее сестрой во время работы близь усадьбы и случаи из времени до ее замужества, изложенные нами в начале этого процесса. О преступлении же, совершенном мужем ее, она ограничилась таким показанием, что ничего этого не знает и от самого мужа об этом не слыхала. В прошении, поданном Г–вым жандармскому полковнику, он, между прочим, говорит, что помещик выдал замуж сестру его жены, лишенную им девства, для избежания улики. Между тем муж последней, спрошенный на следствии, показал, что он нашел жену свою совершенно честною. Сам потерпевший помещик все взводимые на него изветы в разных насилиях и жестокостях по отношению к крепостным его женщинам для достижения любовных целей или отверг, или некоторым признанным фактам придал совершенно благовидную окраску; напр., факт наказания Устинова семейства объяснен им был так, что они были наказаны за буйство и ослушание, что девица Ненила была прислана на работу в помощь к сестре, не надеявшейся кончить работу к вечеру, и что он второй раз не заходил к ним на место работы. Что все вообще эти изветы на него ложные, придуманные самими подсудимыми в свое оправдание или родственниками их в защиту и для облегчения участи преступников. Вообще в дальнейшем ходе дело это является очень запутанным, и в таком виде оно поступило на рассмотрение чухломского уездного суда, который, тем не менее, факт преступления Г–ва, несмотря на запирательство в нем последнего и на невыясненность его на следствии, признал совершившимся и Г. Г–ва изобличенным в преступлении. Жену его 3–ию суд признал участницей в преступлении мужа. Поэтому чухломский уездный суд решил: Г. Г–ва и жену его 3–ию, лишив прав состояния, наказать плетьми чрез палача и сослать их в Сибирь на поселение. Мать подсудимого и некоторых привлеченных к следствию женщин суд решил: оставить в подозрении, а помещика, старосту и некоторых дворовых людей, привлекаемых к следствию, от суда освободить. Решение это не было приведено в исполнение, и дело было препровождено на ревизию в Костромскую уголовную палату. Палата представила краткую записку, с извлечением из дела, начальнику Костромской губернии, который и представил ее вместе с делом в Правительствующий сенат. При этом палата решила: жену Г–ва 3–ию, за побег из вотчины и сбор милостынь, наказать розгами, пятнадцатью ударами, а по предмету участия ее с мужем в преступлении – ее, равно как и некоторых других привлеченных к следствию женщин, от суда освободить. Правительствующий сенат, рассмотрев это дело, нашел, что приведенные улики против подсудимого Г. Г–ва к полному изобличению его в нанесении раны ножом в грудь сыну своего помещика хотя и недостаточны, тем не менее навлекают на него сильнейшее подозрение в учинении этого преступления. Поэтому правительствующий сенат решил: дворового человека Г. Г–ва, 37 лет от роду, по этому делу оставить в сильнейшем подозрении, а за самовольную отлучку без надлежащего вида и разрешения помещика наказать его десятью ударами розог.

Так легко для подсудимых кончилась эта вторая чухломская драма, и, конечно, потому так, а не гораздо хуже кончилась эта драма, что как раз в то время державною волею Царя-Освободителя над двадцатью мильонами бесправного русского народа, изнемогавшего под игом крепостного рабства, уже пронеслась весть о предстоявшем их освобождении из-под векового гнета и о том, что близок был час, когда насилию душевладельцев над их рабами и рабынями должен был быть положен конец на веки веков.

Подвергнутые наказанию только розгами за побег из вотчины без видов и сбор милостыни Г–вы были затем, посредством внутренней стражи, препровождены в Симбирскую губернию, в Курмышский уезд, в имение отца их помещика, владельца усадьбы С. Тем и кончились странствования этих горемычных супругов, так горячо отстаивавших свою честь, понятие о которой, как видно, не было изглажено из сознания их разными жестокостями и насилиями над ними их владельцев и управителей.

Из сопоставления эпизодов изложенных двух дел с некоторыми местами драмы Писемского «Горькая судьбина» мы видим, что из этих дел Писемский взял только основу для своей драмы, но не все содержание ее. Содержание ее шире и во многом может быть заимствовано автором еще и из других случаев из быта крепостных людей. По крайней мере, некоторые черты характеров главных действующих лиц и некоторых лиц второстепенных драмы в изложенных делах мы не находим. Существенные же черты главных действующих лиц драмы, отвлеченные от нескольких лиц из изложенных дел, сгруппированы автором в одних лицах. Таким образом, автор в «Горькой судьбине» создал типы как крепостных людей, так и помещиков такого сорта, как фигурирующий в наших делах помещик.

Основная мысль драмы «Горькая судьбина», что сознание чести и долга не заглохло в простом русском народе, при всей угнетенности его в страдную пору крепостного права, только выразилось оно в грубых формах и проявлениях, вследствие грубого и глубоко потрясавшего все существо простолюдинов отношения к ним их владельцев, – имеет фактическое подтверждение в изложенных нами двух процессах. Мы приходим к тому окончательному выводу, что драма высоко даровитого нашего писателя А.Ф. Писемского «Горькая судьбина» – не фантастическое произведение, но вполне бытовая драма. Корни и первоначальные ростки свои она имеет в почве чухломской, ветви же ее объемлют область более обширную.

Ив. Миловидов,
член Костромской архивной комиссии

Источник: Русская старина. – 1889. – Т. 64 (ноябрь). – С. 335–360.

Публикация А.С. Власова и А.В. Соловьёвой

Опубликовано: 31.07.2024