Письма и воспоминания
Три письма В. Н. Давыдова
(Ф. А. Фёдорову-Юрковскому и П. М. Садовскому)
Владимир Николаевич Давыдов, настоящее имя Иван Николаевич Горелов (1849—1925), был воспитан на творчестве Островского и являлся выдающимся сценическим истолкователем реалистически бытовых ролей в пьесах великого драматурга. Лучшими в его исполнении были роли: Бальзаминова («Женитьба Бальзаминова»), Любима Торцова («Бедность не порок»), Прибыткова («После-дняя жертва»), Хлынова («Горячее сердце»), Каркунова («Сердце не камень»), Оброшенова («Шутники»). Всего же репертуар Давыдова включал свыше 80 ролей из пьес Островского. В некоторых пьесах он исполнял по нескольку ролей. Например, в «Грозе» — роли Кудряша, Бориса, Тихона; в «Доходном месте» — Белогубова, Жадова, Юсова; в «Бесприданнице» — Карандышева и Робинзона.
Любовь Давыдова к произведениям Островского закономерна. Малый театр Давыдов называл своей «школой»: «Моя школа — славный Московский Малый театр, который в юности моей разбудил дремавшие во мне силы, который указал мне путь и научил меня восторженно любить родное, благородное драматическое искусство, ценить и уважать истинных его жрецов. Он своим прекрасным и живым примером убедил меня в том, что природа, жизнь — первая школа актёра», — писал он в 1908 г.[*]
[*] А. Брянский. В. Н. Давыдов. М.—Л., «Искусство», 1939, стр. 135.
Образы пьес Островского воплощали ту правду жизни, которую стремился постичь Давыдов и донести до зрителей. Поэтому артист, считавший незыблемыми и «святыми» традиции Малого театра, так верен был репертуару Островского.
Выступать в пьесах Островского Давыдов стал ещё в первый период своей сценической жизни, в провинции (1867—1880). Там впервые сыграл он роль Кудряша («Гроза»), создав бесподобный тип разудалого русского молодца, песенника, гитариста, что «так больно лих на девок», — вспоминал Е. П. Карпов, Вани Бородкина («Не в свои сани не садись»), Дормедонта («Поздняя любовь») и многие другие. По отзывам критики, все созданные молодым артистом образы в спектаклях Островского явились его творческими удачами. По поводу одного из последних выступлений Давыдова в провинции одесский критик писал: «После полосы оперетки Давыдов угостил на прощанье Островским. Что это за чудесный артист! Какое глубокое постижение жизни, какое могучее творческое её отражение! Тонкому искусству артиста нет предела! Образы Островского жили, дышали на сцене, создавали атмосферу Замоскворечья. Это живые куски нашей действительности»[**].
[**] А. Брянский. В. Н. Давыдов. М.—Л., Искусство, 1939, стр. 31.
Островский был знаком с Давыдовым и высоко ценил дарование артиста. Нередко Давыдов, по желанию автора, был первым исполнителем ролей в его пьесах в провинции.
В 1880 г. после успешного дебюта Давыдов был принят в труппу Александринского театра в Петербурге. В числе дебютных была и роль Бальзаминова, включённая в репертуар по настоятельной просьбе артиста, о чём можно судить по публикуемому ниже его письму к режиссеру Ф. А. Фёдорову-Юрковскому (стр. 47).
Давыдов пришёл в Александринский театр после 13 лет службы на сценах провинциальных театров России. Это был уже сложившийся мастер, завоевавший популярность и любовь публики своим сценическим обаянием, глубоко правдивым и психологически тонким истолкованием образов, блестяще отшлифованным мастерством, высокой культурой исполнения. Быстро пришедший успех не вскружил голову молодому артисту, не притупил его требовательности к себе. В письме к Фёдорову-Юрковскому Давыдов писал: «... я никогда не самообольщался и не мнил о себе больше, чем я есть на самом деле». Тщательно отбирал артист репертуар предстоящего дебюта. Роль Бальзаминова он выбрал по нескольким мотивам, немаловажным из которых являлся тот, что «роль Бальзаминова так хорошо написана»[***]. Критерий художественной ценности произведения был одним из важнейших принципов подхода Давыдова к роли. Несмотря на то, что в силу обстоятельств артисту приходилось играть и в малохудожественных пьесах так называемого «текущего репертуара», утвердил он себя в ролях классических произведений, в том числе в пьесах Островского.
[***] Наст, сборник, стр. 48.
В период работы в Александринском театре начинается преподавательская деятельность Давыдова (1883). Сначала он вёл класс декламации в Петербургской консерватории. Затем преподавал курс практики драматического искусства на драматических курсах при Петербургском театральном училище. Своей педагогической работой, а также горячими выступлениями в защиту Театральной школы в печати Давыдов много сделал в пользу положительного решения вопроса о необходимости для артиста общего образования в то время, когда вопрос этот был ещё спорным. Учеников своих Владимир Николаевич воспитывал в духе верности заветам основоположников сценического реализма — Щепкина, Самарина, Садовского, Мартынова, а также на основе личного богатого творческого опыта. Никакого экспериментаторства в театре, а особенно в школе, он вообще не терпел. Когда после поражения первой русской революции 1905 г. значительная часть русской интеллигенции переживала период декаданса, Давыдов оставался активным противником всякого рода символических, стилизационных и других модернистских тенденций в театре.
Честный и добросовестный художник, отдавший более пятидесяти лет служению любимому делу, Давыдов не мог оставаться равнодушным к полному развалу и неразберихе, которые царили в театре в послеоктябрьский период. «Реальное положение вещей в Александринском театре за первые годы Октябрьской революции никак не соответствовало идее академического театра. Борьба отдельных группировок в театре, напоминающая собой борьбу Красной и Чёрной эскадр во времена Французской революции, бесконечные споры по вопросу об автономии театра, узкая цеховщина и семейственность, отсутствие репертуарной линии, постепенно всё понижающееся качество новых постановок...»[****], – характеризовал положение в театре критик Вл. Соловьёв.
[****] Вл. Соловьёв. Период исканий и «классики» в театре. В кн.: Сто лет. Александринский театр — театр Госдрамы. 1832—1932. Л., 1932, стр. 447.
В той же статье Вл. Соловьёв так говорит об этих новых постановках: «Режиссёрский подход, постановочный план, формальное разрешение сценической площадки, — вот что определяло качественную сторону этих спектаклей. С точки зрения местной истории Александринского театра, эти спектакли как бы продолжают линию мейерхольдовских постановок («Дон Жуан», «Стойкий принц», «Маскарад»), с той лишь разницей, что постановки Мейерхольда были отмечены большой действенной силой, блестящим режиссерским мастерством, разрывом с традицией, новизной приёмов и художественным бунтарством. Между тем как эти постановки в большинстве случаев являлись запоздалым отголоском тех путей, по которым шёл русский театр, начиная с 1916 года»[*****].
[*****] Там же, стр. 460—462.
Как раз о таких постановках с негодованием и ужасом отзывается Давыдов в публикуемых письмах к Садовскому.
Эти письма проникнуты горечью и страданием старого артиста, который не может быть спокойным при виде «всех юродств и нелепостей», «разрушающих и губящих родное, дорогое сердцу искусство и Школу, которым отданы лучшие годы и силы!»
Иначе обстояло дело в Московском Малом театре, хотя и там не сразу был найден новый путь, соответствующий великим требованиям эпохи.
«Трудно было столетнему старцу Малому театру сразу ощутить и понять новое дыхание, которое нёс с собой Октябрь, — писал об этом времени П. М. Садовский. — Многое нам в то время казалось и неясным, и спорным, и непоследовательным. На наше счастье, коллектив наш оказался крепко спаянным, а близость к театру А. В. Луначарского помогла нам во многом. Ему мы обязаны в большей степени своим осознанием тех великих идей, которые провозгласила Октябрьская революция»[******].
[******] Записка П. М. Садовского — Музей Островского, Р-579.
Естественно, что Давыдов, страдавший от хаоса, царившего в Александринском театре, стремился в Москву, в «дорогой», «славный» Малый театр. В период с 1920 по 1924 г. он часто выступал с гастролями в Москве, а 1 сентября 1924 г. по приглашению А. И. Южина вступил в труппу Малого театра.
В письмах Давыдова подкупает искренность, горячая любовь к родному искусству. Развал в театре и в Театральной школе старый артист переживал как глубоко личное горе. И если в оценке некоторых явлений и некоторых деятелей театра Давыдов слишком резок, пристрастен, а иногда просто неправ, то его убеждение, что театр должен идти по пути реализма, углубляя и развивая его в соответствии с требованиями времени, оказалось справедливым.
Письма В. Н. Давыдова печатаются по подлинникам, хранящимся в Музее Островского, Р-423, Р-424, Р-425.
Публикуются впервые.
Ф. А. Фёдорову-Юрковскому
Август, не позднее 20, 1880 г.[1]
19 3/IV 23».
Многоуважаемый Фёдор Александрович![2]
Приехав домой, я долго думал о предстоящем мне дебюте и пришёл к заключению, что мне положительно не следует выступать ролью Шмерца[3]. Не потому, чтобы я играл её так плохо, нет, не скажу, но потому, что я буду слишком волноваться, слишком буду бояться играть эту роль и, таким образом, невольно её испорчу или сыграю слабо. И тогда что? Позор и незаслуженное падение в глазах публики, критиков и Вас самих. Для меня это было бы ужасно, тем более что я человек в высшей степени нервный и впечатлительный. Наконец, ужасно было бы ехать в провинцию, где я был до сих пор всегда любим, некоторым образом обруганным. Если я почему-либо уеду в провинцию, ну, положим, мои условия не примут или даже я не понравлюсь Н. А. Лукашевичу[4] — всё-таки это останется между нами, и как ни грустно будет, но делать нечего, скажут, оказался лишним, запросил большие условия, но я вернусь, так сказать, с честью и займу своё прежнее место, а провалившись, я его не займу. Рисковать же я не имею права, так как не принадлежу себе. У меня трое детей и больная жена[5], а Вы сами семейный человек и потому поймёте меня.
Может, эта моя излишняя скромность и вредит мне, но что делать, я никогда не самообольщался и не мнил о себе больше, чем я есть на самом деле. Вы извините, пожалуйста, что я утруждаю Вас своим посланием, но гораздо лучше выяснить суть дела, чем держать её в каком-то неведеньи, тем более что своё дело я любил и люблю и всегда относился к нему более или менее серьёзно.
Я не знаю, кто передал Вам, что роль Шмерца у меня идёт хорошо, но я её нарочно не отметил как дебютную, имея такого колоссального конкурента, как Василий Васильевич Самойлов[6]. Если я даже и сыграю её недурно, то всё-таки скажут, что это не то и что я слишком дерзок, что берусь играть после Самойлова. А потому во избежание недоразумений я буду покорнейше просить Вас снять с репертуара «Мужья одолели» и заменить их, если можно, «Женитьбой Бальзаминова»[7], чем премного обяжете. Если же нельзя, то увольте меня от роли Шмерца. Вы можете сказать, что роль Бальзаминова играл не менее талантливый артист, чем Самойлов, и я совершенно с Вами соглашусь, но дело в том, что он уже мёртв, а публика мёртвых скоро забывает, это раз. Во-вторых, эта пиеса с уходом Павла Васильева[8] с Петербургской сцены не играна, т. е. лет пять по крайней мере, а «Мужья одолели» играны постом или даже чуть не летом, и Василий Васильевич здесь сам налицо. А в-третьих, роль Бальзаминова так хорошо написана, что говорит сама за себя, а это тоже немаловажно.
В заключение скажу только, что очень жаль, что не идёт «Паутина»[9]. Я был вполне доволен этим выбором, но видно уж моя судьба такая, ничего не поделаешь!
Извините, что пишу, но завтра, или лучше сказать сегодня, в воскресенье, не могу быть в Питере — здесь занят. В понедельник же постараюсь увидеться с Вами и переговорить обо всём лично.
Жму Вашу руку и остаюсь с искренним к Вам почтением, Ваш покорный слуга
В. Давыдов.
[1] Датируется по содержанию. В. Н. Давыдов дебютировал в Александринском театре с 20 августа по 25 сентября 1880 г. в ролях: Сиводушина («Нищие духом» Н. А. Потехина), Кочкарёва («Женитьба» Н. В. Гоголя), Якова («На песках» А. Т. Трофимова), Ладыжкина («Жених из долгового отделения» И. Е. Чернышёва), Сладнева («Майорша» И. В. Шпажинского) и Бальзаминова («Женитьба Бальзаминова» А. Н. Островского). Слова: ««Мужья одолели» играны постом или даже чуть ли не летом» — говорят о том, что письмо написано в конце лета, но не позднее 20 августа 1880 г., т. е. незадолго до дебюта.
[2] Фёдор Александрович Фёдоров-Юрковский (1842—1915), в то время главный режиссёр Александринского театра.
[3] Шмерц — персонаж пьесы А. А. Плещеева «Мужья одолели».
[4] Лукашевич Николай Алексеевич (1821—189?), в то время начальник репертуарной части императорских театров.
[5] Жена Давыдова — Рунич Зинаида Александровна — певица; окончила Московскую консерваторию. Выступала в концертах и в опере. В конце 70-х годов оставила сцену. Скончалась в 1922 г. в Петрограде. Во время написания письма у В. Н. Давыдова и З. А. Рунич было трое детей. Алексей Иванович Давыдов (1874— ок. 1920-21) — драматический актёр. Сценическую деятельность начал в Одессе в 1906 г. Работал преимущественно в провинции. Погиб от сыпного тифа в Сибири. Елена Ивановна Давыдова (р. 1876 г). Выступала на сцене 2-3 года, после чего оставила театр. Сергей Иванович Горелов (1877—1916) — артист тонкого лирического дарования. Ученик А. П. Ленского. Работал в основном в провинции. Его лучшие роли: Освальд («Привидения» Г. Ибсена), герцог Рейхштадский («Орлёнок» Э. Ростана). Позднее (1883 г.) родилась ещё дочь — Ирина Ивановна Рунич-Давыдова — талантливая драматическая актриса.
[6] Самойлов Василий Васильевич (1813—1887)—драматический актер. В 1835—1875 гг. работал в Александринском театре. После ухода с императорской сцены выступал в клубных спектаклях, гастролировал в провинции. Самойлов обладал блестящим мастерством внешнего перевоплощения. Игра его отличалась совершенством актерской техники.
[7] Бальзаминов — одна из лучших ролей Давыдова в репертуаре Островского. Давыдов не стремился показать своего героя смешным, комические черты как бы естественно вытекали из его характера. Дебют Давыдова в роли Бальзаминова, как и в других ролях, прошёл с колоссальным успехом. В «Рассказе о прошлом» артист вспоминает: «Я гордился тем, что пустующая обыкновенно касса театра в дни моих выступлений украшалась аншлагом. На первое моё выступление в Бальзаминове собрались все критики, писатели, вся труппа Александринского театра. Выступать в роли, за которую после Мартынова и Павла Васильева никто не решался браться, было очень рискованно. Бурные овации сопровождали каждое моё появление, бодрили меня и заставляли верить в свои силы» (В. Н. Давыдов. Рассказ о прошлом. М.—Л., «Academia», 1931, стр. 366).
[8]Васильев Павел Васильевич (1832—1879), драматический актёр. Окончил Московское театральное училище. На сцене начал выступать в провинции. В 1860—1864 и 1865—1874 гг. играл в Александринском театре. Наивысшие творческие достижения Васильева связаны с исполнением им ролей в пьесах Островского. Смелой и дерзкой была трактовка им образа Бальзаминова. Критик Дм. Аверкиев: писал: «Весь театр хохотал над дураком Бальзаминовым, который весь смешон с ног до головы. Этакая глупая рожа, да и халатишко какой смешной! И вот судьба этого Бальзаминова начинает заманивать вас. Все вы смеётесь, и как с девицей Пеженовой в любви он объясняется, и как возгорел новой любовью, перескочив через забор. Всё смешно вам, но вот начинает мечтать Бальзаминов; сначала смеётесь вы, но чем дальше, тем вам страшнее за него становится. Да, даже за себя и за свои мечтания страшно. Кто не любит мечтать, особенно в потёмках? Хоть вы, может быть, себя и не брюнетом представляете, а чем другим, а всё-таки, как начинает завираться Бальзаминов, вам не до смеху. Нет-нет, да и увидите вместо веселой комедии самую “прежалостную” трагедию. Ну, как он сойдёт с ума? Смотрите, весь театр замолк, все прислушиваются к чему-то; раёк, на что охотник посмеяться (даже когда трагики ржут, и то смеётся), и то замолк. Должно быть, есть что-то. И уже до конца действия остаётся весь театр под этим впечатлением». (Дм. Аверкиев. Русский театр в Петербурге. Павел Васильевич Васильев. — В журнале «Эпоха», 1864, № 10, стр. 5).
[9] «Паутина» — пьеса И. А. Манна, в которой Давыдов исполнял роли сначала Ягодкина, затем Лемтюгина.
П. М. Садовскому
Конец января — начало февраля 1923 г.[1]
Глубокочтимый, дорогой и сердечно любимый друг
— артист Пров Михайлович!
«Пров Михайлович!» «Как много в этом имени (особенно для меня) для сердца русского слилось!»[2] А между тем, и я тяжко погрешил против этого имени! Хотя есть оправдательные доводы против этого греха, но я оправдываться не стану, а говорю как христианин: «Прости меня, родной!» Я говорю о том, милый друг, что я не приветствовал Вас и Ваш славный юбилей[3]. Но верьте мне и видит бог, что душой и мыслью моими я Ваш, с Вами и со всеми теми, кто чествовал Вас любовно-дружески и вполне заслуженно Вами!
Примите же от меня, дорогой, хотя и позднее (но «лучше поздно, чем никогда»), но от души и чистого сердца идущее поздравление с прошедшим юбилеем с самыми задушевными пожеланиями Вам всего лучшего и ещё долгие, долгие годы украшать дорогую нам всем сцену великого, славного Малого театра — дома Щепкина — своим дарованием и своим любовным трудом на благо и процветание родного искусства! Да хранит Вас бог и пресвятая богородица!
Слышал я много хорошего и о постановке и успехе «Снегурочки», Вами поставленной, с чем сердечно поздравляю[4].
Как поживаете, родной, и как себя чувствуете теперь? Когда я уезжал, Вы всё прихварывали и были озабочены разными делами по театру. Надеюсь, всё поправилось и наладилось. У Вас работа согрета общим интересом, любовью и уважением к истинному делу и к добрым, славным, незыблемым традициям обожаемого Малого театра, что дорого и свято! Дай бог такого вечного служения и горения в излюбленном деле, а Вам, главным руководителям этого дела, — полного успеха во всём, сил, энергии, здоровья и жизни!!!
<...> Жить на два дома и без семьи на бивуаках тяжело. Перевозить 20 челов. и всю обстановку немыслимо теперь, точно так же и найти подходящую квартиру теперь в Москве. Школу бросать теперь, когда её и без того угнетают, — больно за учеников... Вот и бьюсь, как карась на сковороде. Скорей бы уж конец! Да и это страшит! Что будет без меня с дорогими, близкими сердцу людьми?! И умереть-то нельзя покойно! Москва влечет, а когда в неё попаду, не знаю?!
12-го февраля обязательно должен выехать в Харьков на 50-летний юбилей Николая Николаевича Синельникова[5], старого друга, артиста, антрепренёра, режиссёра и милого человека. Юбилей будет 17-го февр. Пробуду там недели 2-3, а что дальше будет, ничего не знаю?!
Необходимо выехать на 11/2 мес. за границу по весьма важным для меня делам. Вот моё положение. Во всяком случае, скоро увидимся и поговорим по душе, а пока прошу передать всем дорогим, глубокочтимым, сердечно любимым сёстрам, братьям, детям и внукам мой сердечный привет и такие же поцелуи и низкий поклон всему дорогому Малому театру. Храни вас всех господь! Вечное вам, родным моим, за ваши ласки, радушие, внимание и сердечное отношение ко мне, старику, спасибо!
Ещё раз прошу простить меня за невольную оплошность относительно юбилея и принять мой сердечный привет! Сердечный поцелуй и такое же пожатие Вашей руки. До приятного свидания!
Ваш душой, уважающий Вас и сердечно любящий Вас, за многое благодарный — дедушка
В. Давыдов.
[1] Датируется по содержанию. Подготовка к 50-летнему юбилею сценической деятельности Н. Н. Синельникова велась в начале 1923 г. А 12 февраля Давыдов предполагал ехать в Харьков и действительно был там, выступая несколько раз в роли Городничего («Ревизор» Н. В. Гоголя). На этом основании письмо датируется концом января — началом февраля 1923 г. Письмо вложено в конверт с надписью: «Дорогому, уважаемому другу Прову Михайловичу Садовскому от деда В. Н. Давыдова».
[2] Садовский Пров Михайлович (1874—1947), актёр и режиссёр. Народный артист СССР. Окончил Московское театральное училище, где его учителями были А. П. Ленский и М. П. Садовский. С 1895 года и до конца жизни играл в Малом театре.
Давыдов перефразирует стихи Пушкина из «Евгения Онегина», намекая на совпадении имени Прова Михайловича Садовского с именем его знаменитого деда Прова Михайловича Садовского-старшего.
У Пушкина: Москва... Как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
(Глава седьмая, строфа XXXVI)
[3] 25-летний юбилей сценической деятельности П. М. Садовского отмечался 21 декабря 1922 г.
[4] Премьера пьесы-сказки Островского «Снегурочка» в постановке П. М. Садовского состоялась 21 декабря 1922 г. Художник — В. В. Рождественский.
[5] Синельников Николай Николаевич (1855—1939), режиссёр, актёр и театральный деятель. Народный артист РСФСР. Играл на сцене провинциальных театров, главным образом в Харькове.
П. М. Садовскому
1923 — первая половина 1924 гг.[1]
Дорогой и многоуважаемый Пров Михайлович, после долгих переговоров с здешним управлением Академич. Государств. театрами я пишу Вам.
Трудно и грустно говорить с ними, а ещё горше и тяжелее видеть все юродства и нелепости, вводящие якобы какие-то новшества и открытия новых путей и исканий, только разрушающих и губящих родное, дорогое сердцу искусство и Школу, которым отданы лучшие годы и силы! Больно и жутко входить в исковерканные, некогда славные и дорогие, Александринский театр и Школу!
При свидании расскажу всё подробнее, а пока, пользуясь случаем, пишу Вам о моих гастролях у Вас в славном Малом Московском театре, о которых мы говорили с Вами и с А. И. Южиным[2]. Пока намечено у нас 4 пиесы: «Ревизор»[3], «Горе от ума»[4], «Шутники»[5] и «Волки и овцы»[6]. О первых трёх говорить не буду. Худо ли, хорошо ли они сделаны — не мне судить, но я в них чувствую себя удобно. Что же касается четвёртой, «Волки и овцы», то тут начинается уже лихорадочное волнение, сомнение и страх! Нет у меня этого лукавства, чёрствости, пройдошеской жилки подъячего, нет этой подчас суровости (в голосе, глазах, жесте, интонациях) стряпчего, и я боюсь за себя, Островского и за общий строй из-за меня! Поэтому, дорогой Пров Михайлович, пиеса у Вас уже налажена, чтобы не нарушать её строя, я очень прошу дозволить 2-3 репетиции моих сцен, и если на них мы увидим мои недочёты и слабые стороны исполнения, то сказать мне откровенно, по душе об этом. Обидного в этом ничего не будет и не может быть, а наоборот, это оградит меня, старика, от посрамления в Москве на Малом театре, и я буду только глубоко и сердечно благодарен всем за доброе, дружеское отношение ко мне и святое отношение к делу, которых у нас в Александринском театре, к величайшему прискорбию, уже нет!
Итак, до приятного свидания!
Одальнейших моих гастролях, если они будут успешны и более или менее полезны, мы поговорим, как и что, а пока жму крепко Вашу руку, целую Вас, душевно желая всего лучшего! Мой сердечный привет и такие же поцелуи милым дорогим друзьям и собратьям славного Малого театра во главе с А. И. Южиным.
Храни вас всех господь!
Ваш душой дедушка В. Давыдов.
[1]Время написания письма — не ранее 1923 г., когда Южин стал директором Малого театра, а в письме Давыдов шлёт привет сотрудникам театра «во главе с А. И. Южиным», и примерно не позднее первой половины 1924 г., так как с 1 сентября этого года Давыдов уже переехал в Москву на постоянную работу в Малом театре.
[2] Южин, настоящая фамилия — Сумбатов, Александр Иванович (1857—1927), актёр, драматург и театральный деятель. Почётный академик (1917). Народный артист Республики (1922). С 1882 г. до конца жизни работал в Малом театре. С 1923 г. был его директором.
[3] Давыдов в Москве выступал в своей коронной, из произведения Гоголя роли Городничего, лучшим исполнителем которой он был после М. С. Щепкина.
[4] В «Горе от ума» Давыдов исполнял роль Фамусова, в которой выступал с 1879 г. В трактовке Фамусова Давыдов опирался на реалистическую традицию Щепкина и Самарина. По словам очевидцев, зрителю казалось, «что порой совершенно исчезает театр» и он видит подлинную, реальную жизнь (см.: А. Брянский. В. Н. Давыдов. М.—Л., «Искусство», 1939, стр. 89).
[5] В пьесе Островского «Шутники» Давыдов исполнял роль Оброшенова, тип жалкого, несчастного человека. А. Брянский, видевший Давыдова в этой роли, считал её одним из лучших сценических созданий великого мастера: «Давыдов не только исчерпывающе вскрывал образ Оброшенова, но умел через типическое выражение образа дать почувствовать зрителям тот жуткий, кошмарный мир бесправия и произвола, который стоял за спиною Оброшенова, — не тот мягкий мир Островского, который, увидел Аполлон Григорьев, а тот суровый мир тёмного царства, который заклеймил Добролюбов» (А. Брянский. В. Н. Давыдов, стр. 97).
[6] В «Волках и овцах» Островского Давыдов исполнял роль Лыняева. В спектакле, о котором идёт речь в письме, Давыдов должен был играть Чугунова.
Г. В. Войтова.