Кустодиев и Русская народная художественная культура

Илья Ефимович Репин назвал Бориса Михайловича Кустодиева «богатырем русской живописи». Борис Михайлович Кустодиев действительно был из породы богатырей. Как могучий Святогор, искавший «тягу земную», чтобы поднять на себя землю, поднял он огромные пласты русской жизни, связанные с судьбой народа, с будущим России. И как Илья Муромец, совершал он свой творческий подвиг, преодолевая тяжелый недуг:

Сиднем сидел Илья Муромец, крестьянский сын, Сиднем сидел цело тридцать лет.

Земская школа в Московской руси (1907 г.)Четвертую часть жизни просидел художник в своем кресле на колесах и оказался как бы сильнее самого Ильи Муромца. Богатырские подвиги начал совершать Илья, излечившись от болезни, Кустодиев работал тяжело больным, и широкая, полнокровная жизнь, творимая им в искусстве, была важнейшим импульсом, поддерживающим силы художника. Илью Муромца излечили от болезни «калики перехожие» — так называл народ бродячих певцов, наделяя их искусство чудодейственной силой. Приобщение Б.М. Кустодиева к художественной культуре народа было столь же чудесно целительным для художника — он черпал в ней радость, силу и надежду.

Народное художественное творчество сыграло решающую роль в формировании творческой личности Кустодиева. Связь его с художественной культурой народа столь очевидна, что о ней так или иначе говорят все, кто занимался искусством Кустодиева. Проблема «Кустодиев и русская народная художественная культура» не поддается одноп-лановому решению, она глубинна, так как связана не только со сферой творчества Кустодиева, но и его представлениями о национальной жизни, исторической судьбы России. Естественно, эта проблема не решает всего круга вопросов, относящихся к искусству Кустодиева, всех тенденций его развития и творческих связей. Как большой мастер, человек широкой художественной культуры, Кустодиев впитал в себя многое из великого наследия и современного ему искусства— русского и зарубежного. Но ключевой проблемой в анализе искусства Кустодиева является все-таки связь его с русской народной художественной культурой. Не поняв характера этой связи, нельзя постигнуть всей сложной простоты творческой натуры художника. «Создает музыку народ, а мы, художники, только ее аранжируем», — сказал как-то М.И. Елинка в беседе с А.Н. Серовым1. Искусство Б.М. Кустодиева питалось соками народной культуры, и именно глубокое постижение творчества народа определило богатство и своеобразие его искусства. Опираясь на культуру народа, находил он ответ на актуальнейшие вопросы, которые ставило перед ним время, и в первую очередь проблему народности — ведущую проблему русской литературы и искусства начала XX века. Развитие творчества Бориса Михайловича Кустодиева приходится на первые годы нашего столетия (он окончил Академию художеств в 1903 году).

На ярмарке (1910 г., фрагмент)

Это время отмечено широким интересом к народному художественному творчеству. Возник он, естественно, задолго до этого времени, еще в XVIII веке были сделаны попытки собирания русских народных песен, а весь XIX век связан с накоплением знаний о фольклоре, народной музыке, народном изобразительном искусстве и театре2. Но обобщающее и комплексное изучение народного искусства и стремление возродить его приходится именно на те годы, когда формировалось творчество Б.М. Кустодиева, — деятельность талашкинских и абрамцевских мастерских, вышивальных школ в Петербурге, многочисленных школ народного искусства, организованных земством в очагах народного творчества — художественных промыслах в селе Красном, Троице-Сергиевой лавре, Федоскине и многих других.

К этому времени относятся записи народных драм, репертуара балаганных театров, публикации народных сказок, былин и песен (Д. Зеленина и Н. Ончукова, Т. Киреевского, Б. и Ю. Соколовых, А. Соболевского, П. Штейна, А. Маркова), издание И. Грабарем первых томов «Истории русского искусства», посвященных народному зодчеству. Накопленные знания позволили увидеть художественную культуру народа в целом, и тогда она предстала перед изумленным взглядом исследователей как единая, богатая и глубоко своеобразная культура.

Оказалось, что в народе издревле живет свой идеал прекрасного, что художественная культура народа имеет свои закономерности, свою образную структуру, свои глубокие и древние корни; что сила народа, пережившего более чем пятисотлетнее угнетение (иноземное иго и рабство крепостничества, более унизительное, чем античное, так как оно существовало внутри нации), не была искоренена, социальное преступление, совершенное самодержавием, не сломило силы духа народа; в нем жила мечта о свободе и счастье, нашедшая свое выражение в декоративно-прикладном искусстве, песнях и сказках, архитектуре, музыке и театре — художественной культуре народа.

Обращение русских художников к народному творчеству на рубеже XIX — XX веков было дальнейшим развитием демократических принципов передвижничества. Если передвижники стремились понять народ, исходя из условий социальной жизни его, угнетенного, поруганного, бесправного, то теперь усилия тех, кто обращался к культуре народа, были направлены на то, чтобы постичь язык самого народа, сущность его художественной жизнедеятельности, его мысли и чувства, выраженные в искусстве.

Масленица. 1916 г.

В профессиональном русском искусстве это проявилось в том, как изменилось содержание народной темы — жалость к народу сменилась восхищением его творящей силой.

Перед художниками открылась сокровищница народного творчества, она виделась непочатой и неиссякаемой. Однако доступ к ней оказался не простым. Художники, соприкоснувшиеся с русским народным искусством, видели, что его вековые традиции разрушаются в условиях капитализма, и стремились задержать этот процесс разрушения, удерживая и возрождая исчезнувшие и исчезающие из народного быта художественные формы, как это делали И. Билибин, Е. Поленова, М. Якунчикова, Н. Рерих, В. Васнецов, С. Малютин, Д. Стеллецкий и другие.

Масленица (1916 г.)Кустодиев не разделял некоторых тенденций времени, отдавая должное деятельности этих мастеров, сам он, один из знатоков народного художественного быта, не принимал участия в руководстве народным творчеством и устранялся от работ в «русском стиле»3.

Стилизаторство было чуждо творческой натуре Кустодиева. Оно всегда вторично и лишено жизненной силы, а Кустодиев не принимал подражательности. Его искусство живое. При всем том, что он щедро черпал из источника народного творчества, он оставлял за собой право на творческий вымысел, вольную перефразировку. Художник воссоздавал не букву, а дух народного искусства. Сколь ни близок он к прототипам народного творчества, он никогда не воспроизводит их дословно, в его искусстве нельзя найти прямых цитат. Кустодиев избежал стилизации еще и потому, что воспринял народную культуру не в прошлом, сколь прекрасным ни казалось бы оно, а в ее настоящем, там, где крестьянская культура выступает на грани с культурой города4.

Из бытовавших в то время народных художественных промыслов ему ближе всего городецкая роспись, широко впитавшая в себя городскую культуру. В произведениях Кустодиева не встретишь расписные ковши и братины для широкого застолья, знаменитые нижегородские прялки, костромские пряники, хотя значительная часть жизни художника прошла на Верхней Волге и он хорошо знал народное творчество этих районов.

Хоровод. 1912 г.

Эти формы еще жили в глубине России, но они уже умирали и не характеризовали тенденций развития современного крестьянского быта. Это не значит, что Кустодиев не знал старого народного искусства или не любил его. В картине «Земская школа в Московской Руси» (1907) изображены и резные ковши, и старинный лубок, и древняя набойка. Но позволил себе это художник только в произведении, посвященном Древней Руси.

Крестьяне в деревенских жанрах Кустодиева одеты в современные тройки— брюки, пиджак, жилет, фабричные или сшитые на городской манер платья, картузы; даже старики почти не носят у него зипунов и армяков, а тем более валяных колпаков, какие носили в деревне мужики во времена Некрасова5. Они обычно одеты в городские пиджаки, брюки, жилеты, хотя их одежда сшита из домотканого полотна, а обуты они в лапти.

Крестьяне в «Ярмарке» (1906)

Крестьяне в «Ярмарке» (1906) одеты почти так же, как фабричные работницы в его «Первомайской демонстрации Путиловского завода» (1906). Даже в праздники женщины в картинах Кустодиева не надевают сарафаны и душегреи, жемчужные кики и кокошники, хотя в глубине Верхнего Поволжья в начале века еще сохранился старинный народный костюм. Например, еще в 1908 году в древнем Галиче на ярмарке были сфотографированы старинные женские наряды1.

Б.М. Кустодиев, несомненно, бывал в Галиче, когда жил в селе Семеновское-Лапотное, собирая там материал для своей дипломной работы «На базаре» (1903). Семеновское-Лапотное стоит на древнем Галичском тракте. Да и деревня Маурино, где позднее построил Кустодиев свой дом-мастерскую «Терем», находилась в этом районе. Но тем не менее художник не соблазнился нарядностью и богатством старинной женской одежды и остался верным жизненной правде.

Танцы молодежи в крестьянских жанрах Кустодиева это уже не те плавные хороводы, которые мы знали, например, по «Северной идиллии» К. Коровина. На праздничных гуляньях Кустодиева крестьянские девушки и парни танцуют под гармошку, поют частушки («Праздник в деревне», 1907). Естественное и непринужденное вживание Б.М. Кустодиева в народную художественную культуру могло произойти потому, что он не просто следовал ей, но постиг ее в самых сущностных закономерностях. Постижение же этих закономерностей оказалось возможным только вследствие того, что он воспринял народную художественную культуру в целом, как никто из старых и современных ему русских художников: декоративно-прикладное искусство, архитектуру, народный театр, фольклор, народный танец, музыку, народную философскую мысль, и в соответствии с этим творил собственное искусство. Какие же особенности и закономерности народного художественного творчества обратили на себя внимание художника, как воспринял он их и претворил в своем искусстве?

Борис Михайлович Кустодиев видел в народе великого художника и чувствовал его неиссякаемую жажду творчества в изукрашенности его быта, в обрядах, фольклоре, народном площадном театре. «От яркой расписной люльки до резного намогильного креста сопутствовал художественный труд жизни народной»2, — писал исследователь крестьянского искусства В.С. Воронов.

Конечно, дореволюционная крестьянская изба далеко не была музеем народного искусства — нищета русского крестьянина достаточно широко отражена в русской литературе и искусстве. Да и сам Кустодиев как бы в подтверждение этого показал бедное и покосившееся крестьянское жилище в картине «Изба» (1909). Но, во-первых, бедность крестьян не исключала их стремления к художественному творчеству, во-вторых, Кустодиев и не изображал в своих жанрах интерьера крестьянского жилища. Он писал ярмарки и народные гулянья, где творческие возможности народа выражались особенно концентрированно, как бы демонстрируя, на что способен народ и что рассеяно в его быту.

Девушка на Волге (1915 г.)

Кустодиев изобразил множество бытовых вещей, созданных художественной традицией: расписные сани, дуги, сундуки, детские игрушки, ковры, шали, ткани, посуду. Все это создано и украшено руками народа, всем этим восхищался Кустодиев и широко вводил в свое искусство.

Если собрать воедино хотя бы только шали и сундуки Кустодиева, столь щедро разбросанные в его произведениях, то уже это одно составило бы большую и красочную коллекцию, где ни одна вещь не повторяла другую. Художник почувствовал, как поэтически воспринимает народ мир, природу, явления жизни. Искусство Кустодиева— это своеобразный народный календарь. Он знал обрядовую сторону религиозных праздников, отмечаемых народом, и в своем творчестве показал в первую очередь праздники, связанные с древней народной традицией, в которых особенно широко отразилась народная творческая инициатива. Для Кустодиева народная культура — не застывшая, остановившаяся на определенных канонах, а живая, развивающаяся, меняющаяся, как живет, развивается и меняется сам народ. Кустодиев не разделял поэтому ламентаций по поводу умирания бытовавших ранее в народном быту форм, он воспринимал культуру народа как жизнеспособную, не нуждающуюся в реанимации профессионалами. Исследователи народного творчества отмечают обычно замедленность процесса его развития, устойчивость его эстетических норм и представлений, художественных традиций. Б.М. Кустодиев акцентирует в народной культуре другое — ее способность к развитию. В этом видел он залог социальной жизнеспособности народа.

Так же как отметил художник изменения в костюме, праздничном танце и песенном репертуаре народа, так отразил он изменения, произошедшие в народном декоративно-прикладном искусстве — не только в характере и ассортименте производимых в народной среде вещей, но и в самом характере их производства и потребления. Он видел, что народное искусство все менее связано с натуральным хозяйством, что теперь оно носит характер массового производства, промысла, рассчитано не на удовлетворение собственных нужд крестьянина, а на продажу — жостовские подносы, макарьевские и уральские сундуки, павловские шали, курские ковры, гжельский фарфор. Кустодиев показал процесс отчуждения изделий творчества от их производителя, творца. Созданное народом, рожденное его фантазией, творческим гением, потребляется купцами, способствует их обогащению. Но народный дух неиссякаем, и Кустодиев своим искусством показывает многообразные проявления созидательных возможностей народа во всех областях художественного творчества.

Красавица (1915 г.)

Народ в представлении Б.М. Кустодиева — великий оптимист, в нем живет неистребимая потребность в радости. Она проявляется в полнокровности и разнообразии форм народного декоративно-прикладного искусства, насыщенности его цветом как выражение народного представления о красоте и богатстве. Народ, показал Кустодиев в своих деревенских праздниках, ярмарках, масленицах, балаганах, пользуется всякой возможностью радоваться, отдается этой радости со всей полнотой души, утоляя мечту о счастливой жизни, свободе, равенстве и изобилии. Кустодиев вошел в отечественное искусство как художник праздника, праздничное веселье разлилось в его искусстве бурной и широкой рекой. Художник идеализирует народное гулянье — праздник. В его полотнах нет нищих и пьяниц (есть подгулявшие), которые были непременным сопровождением праздников. Он видел это все в жизни: «Дождь, грязь, слякоть, пьяное мужичье, ужасающие мостовые... » Но ничего этого не допускал в свое искусство — он творил образ радости.

В этом идеальном образе часто есть и лукавый юмор. В «Масленице» (1919 г.) афиша с изображением силачей перекликается с вывесками трактира и булочной. В этой перекличке физической силы и обильной еды — приправа шутки, игры, в которой кроется секрет обаяния искусства Кустодиева. Праздничность искусства Кустодиева воспринята им от народного мироощущения и уходит корнями в народную художественную культуру. Б.М. Кустодиев понял существеннейшую особенность народного искусства — коллективность творчества — и по-своему претворил ее в своем собственном искусстве. Народ у Кустодиева — коллективный художник, его искусство не знает индивидуального героя (свой интерес к отдельной личности Кустодиев удовлетворяет в портретной живописи, скульптуре и графике). Герой произведений Кустодиева — это масса, праздничная толпа, она живет и действует на улицах и площадях. Коллективность народного творчества выразилась в широкой зрелищности полотен Кустодиева, отражавшего стремление к ней народных художников в разных областях их деятельности: в декоративно-прикладном искусстве, изделия которого обычно предназначались для широкой зрительской аудитории — большой семьи, рода, коллектива села (ярмарки — те же зрелища, демонстрация умения и одаренности), в вывесках, апеллирующих к массовому зрителю и выражающих народные представления о довольстве. Вывески — народная реклама — были у Кустодиева знаком богатства и изобилия, выражали творческие устремления народа в изобразительном фольклоре города. В условиях города, говорил Кустодиев, творческая инициатива не умерла, а, опираясь на традиции крестьянской живописи, дала новый жизнеспособный росток искусства.

Красавица (фрагмент)

Вывески — творчество народа на грани искусства крестьянского и городского, народного и профессионального. Кустодиев чутко отметил эту особенность вывесок, изобразив и его создателя («Живописец». Из серии «Русские типы», 1920 г.). Это измерзшийся, полуголодный выходец из городских низов, но «артистический» платок, повязанный на шее живописца, как бы приобщает его к племени вольных художников. Если у М. Добужинского вывеска — это гримаса города, то у Кустодиева — радостное его украшение. Вывески и витрины Кустодиева рекламируют хлеб, мясо, фрукты, шляпы, готовое платье, табак и многое другое, но они не назойливы и живут в городе естественно как необходимая и существенная его принадлежность, связанная с жизненными потребностями человека. И вместе с тем художник затрагивает здесь самые сущностные особенности народного восприятия: хлеб — источник жизни. Широкие зрелищные коллективные начала видел Кустодиев и в народных обрядах, играх, увеселениях, в том числе в крестьянских хороводах, сочетавших в себе народную песню, танец и элементы декоративно-прикладного искусства. Хороводы хотя и изменились во времена Кустодиева, но еще бытовали в современной ему деревне. Хороводы были театральным действом, зрелищем, в котором народной традицией были предусмотрены актеры и зрители, где зрители сами могли быть актерами.

Отсюда в «Праздниках в деревне» торжественный, замедленный ритм, праздничный звенящий золотом колорит, ритмическая организация мизансцены. В «Масленицах» и «Балаганах» бьет ключом творческая энергия народа. Народный площадной театр — древняя и важная область народного творчества. Здесь зритель удовлетворял свои потребности в романтике и возвышенном идеале, в юморе и сатире — свою жажду радости. В народном театральном действии переплавились древнейшие традиции русских скоморохов, влияния профессиональной сцены. Народный театральный репертуар создавал большие возможности импровизации, часто острой и злободневной, рождавшейся порой при общении актеров и зрителей. Народные балаганы были широко распространены еще в 1870—1880-х годах, хотя в 1882 году А.П. Чехов сетовал на их упадок3, а позднее об этом писал и А. Бенуа 4. В конце XIX — начале XX века в народный площадной театр приходят профессионалы — режиссеры, актеры, литераторы; «петербургские и московские балаганы и народные театры приобретают характер зрелищно-коммерческих предприятий», но в глубине России еще долго живет традиционный русский балаганный театр: в Кинешме еще в 1920-е годы на Торговой площади действовали балаганы. Кустодиев мог видеть их на Нижегородской и Ярославской ярмарках, в Костроме и Кинешме. Есть основания думать, что большинство своих «Маслениц» Кустодиев написал именно в этих городах с их холмистым рельефом, спуском к Волге.

Степан Разин. 1918 г.

Театральные представления широко вошли в современное Кустодиеву профессиональное искусство — фантастические фейерверки и жеманные пасторали у мирискусников А. Бенуа и К. Сомова, русские народные гулянья у С. Судейкина и Н. Сапунова, театр Петрушки у М. Добужинского. Позднее народный театр увлекал М. Ларионова, Н. Гончарову, А. Шевченко. Тема балагана заняла значительное место в творчестве А. Блока и Вс. Мейерхольда.

Примечательно, что в 1916 году Общество охраны памятников старины в Петрограде проектировало широкое возрождение балаганов, а в 1913 — 1916 годах балаганному театру были посвящены статьи в популярных столичных журналах.

Для большинства мастеров искусства начала XX века увлечение театром выражало их идейную позицию: «Жизнь это театр, игра, мистификация, волшебный обман, она призрачна и краткосрочна».

Театр у Кустодиева — устойчивая, идущая из глубины веков игровая традиция, «смеховая» культура народа, выражающая его творческую одаренность, его мировосприятие. В праздничной театральной игре коллективный художник — народ выражал свое представление о Добре и Зле, свое стремление к свободе и справедливости, свой социальный оптимизм. Б.М. Кустодиев отвечал на актуальнейшую проблему искусства начала XX века — индивидуальность и коллективность художественного творчества, которая особенно волновала писателей-символистов и широко дебатировалась в журналах «Весы», «Золотое руно», «Аполлон».

Б.М. Кустодиев столь близок к народной почве, что как-то забывается, что он был членом «Мира искусства», был дружен с А. Блоком и А. Ремизовым, общался с Ф. Сологубом и А. Белым, был знаком с теоретиками символизма B. Ивановым и Г. Чулковым, в среде которых родилось понятие мистической «соборности». В этой среде мечтали о возрождении античной мистерии и трагедии, где коллективные начала наиболее ярко выражены и где стиралась грань между актером и зрителями.

Масленица (1919 г.)

В среде писателей-символистов большой интерес вызывал и русский фольклорный театр: А. Ремизов, как известно, написал свою драму «Царь Максимилиан» по мотивам известной русской народной драмы «Царь Максимилиан и его непокорный сын Адольф», И. Стравинский, связанный с кругом художников «Мира искусства» и близкий писателям-символистам, написал музыку к балету «Петрушка» (оформление А. Бенуа).

Кустодиев в произведениях на темы народных празднеств и народного театра выразил свое понимание проблемы коллективности художественного творчества, разрешение ее он находил в народной художественной культуре. В противовес сложнейшим лабиринтам мысли В. Иванова, жутким миражам народной души А. Ремизова и А. Белого, пряной идиллии народных жанров C. Судейкина Кустодиев возводил на основе народного миросознания крепкое, светлое и надежное здание своего искусства.

Кустодиев воспринял и своеобразно претворил в творчестве еще одну важнейшую особенность народного искусства — свободу, раскованность народного художественного мышления.

Порабощенный, подавленный народ в своем воображении создавал издревле мир безграничной свободы. Угнетенная воля народа как бы компенсировалась его ничем не ограниченной творческой фантазией.

Так же как принятому мнению о застылой традиционности народного искусства, Кустодиев противопоставил свое восприятие его — живого и развивающегося, так, хорошо зная и неизменно отмечая в своих произведениях устойчивость поэтических формул, изобразительных схем и приемов народного творчества, он с особенным воодушевлением и энтузиазмом разделял в народном творчестве и другое — свободу творческой фантазии.

Масленица (фрагмент)Народ создал фольклор, где видел себя сильным и свободным, как богатыри, наделенным огромной физической и духовной силой; страшной действительности своего существования он противопоставил в произведениях декоративно-прикладного искусства светлый и радостный мир счастья; в сказках, пословицах, фольклорном театре восстанавливал свое достоинство, попирая несправедливость и зло, карая своих угнетателей. Здесь народ мог все. Свобода мышления определила образный строй народного искусства, его изобразительной речи.

Свобода народной творческой мысли увлекала и покоряла Кустодиева. Сформировавшись в среде передвижников с их строгой верностью натуре и приверженностью к реальности, преданностью общественному служению и нравственному долгу, Кустодиев воспринял все это как фундамент и основу собственной деятельности в искусстве, но соприкоснувшись с культурой народа, открыл для себя новые горизонты творчества.

Кустодиев следует народному творческому мышлению. Нагруженность полотен Кустодиева декоративными формами, орнаментальными мотивами и цветом пришла в живопись художника во многом из народной поэтической и изобразительной культуры Поволжья и средней России, на которую опирался художник. В творческом мышлении народа надо искать и истоки широкой метафоричности искусства Кустодиева. Он пользуется метафорами и сравнениями часто и в различных по содержанию произведениях.

В двух вариантах картины «Девушка на Волге» 1915 и 1919 годов изобразительные метафоры почерпнуты художником из поэтического фольклора, русской песенной традиции. Оба варианта — изобразительный эквивалент лирической народной песни о любви и женской доле. Картина 1915 года была любимым произведением Кустодиева из всех созданных им до этого времени. Видимо, он чувствовал, что здесь с исчерпывающей полнотой выразил поставленную перед собой задачу — создать фольклорный образ. Недаром художник снова возвратился к своей героине через несколько лет.

Масленица (фрагмент)Обе картины дополняют друг друга, их и воспринимать нужно в единстве, так как образная структура обоих полотен выражается в единстве и развитии двух противоположных тем — печальной и радостной, конфликтной и разрешенной, как это часто бывает в народной русской песне.

В первом варианте любовь неразделенная, в другом счастливая; первая картина исполнена скрытого драматизма, вторая говорит о счастливом конце. В варианте 1915 года девушка в темном платье, луг, на котором лежит она, покрыт одуванчиками и ромашкой («любит — не любит»), рядом с ней рябина — символ одиночества (одиночество героини подчеркнуто и весельем молодежи на втором плане), грозовое небо над Волгой проливается дождем (как девичьи слезы).

В варианте 1919 года рябины нет, небо прояснилось, цветы собраны в букет («детинушка, молодой удалец, всю травушку примял, все лазоревы цветочки посрывал» — удовлетворенная любовь), волосы девушки убраны в две косы как у невесты, одета она в светлое и нарядное платье, на лице ее легкая улыбка, а в ногах преданно спит собака (увидеть во сне собаку — к другу), на втором плане теперь влюбленная пара.

В обоих вариантах важное место отведено березе — в народных верованиях, особенно в Верхнем Поволжье, береза была символом любви, брачных отношений — на Троицу и в Семик девушки завивали венки из березы, украшали ее, «кормили» пирогами и яичницей (солярный знак) — этот обряд еще и сейчас живет в районах Костромы и Кинешмы. В обеих картинах девушки изображены на Волге. Река («Волга-реченька широкая...») — поэтический фон, на котором развивается мелодия лирического повествования о любви и счастье. Метафоры и сравнения «Девушки на Волге» связаны с народной лирической песней, в картине «Большевик» (1920) они почерпнуты из русского героического эпоса — рабочий с красным стягом, шагающий через дворцы и церкви, похож на богатыря из русских былин — «где махнет, там станет улица, отмахнется — переулочек».

«Большевик» заставляет вспомнить об Илье Муромце. Но особенно охотно Кустодиев пользуется метафорами и сравнениями, подчеркивающими изобилие, зрелость. В линогравюре «Земляничку я сбирала...» (1926) девушка сравнивается со спелой ягодой, дородные купчихи со сдобным кренделем («Купчихи в Кинешме», 1912), сдобными булками («Чаепитие», 1913); зрелая и пышная красота «Купчихи за чаем» (1918) ассоциируется со зрелой сладостью арбуза.

Но чаще всего женщин Кустодиев сравнивает с розой — розаны на обоях и на стенке сундука в «Красавице» (1915), бумажные розы в «Купчихе с зеркалом» (1920), букет роз во «Встрече у окна» (1921). Афиша с изображением силача Ступина в «Масленице» (1919) перекликается с нагруженной изобильной едой витриной магазина, а в «Христосовании» (1916) яства, которыми уставлен пасхальный стол, изображены на фоне обоев с повторяющимся рогом изобилия.

Купчиха за чаем (фрагмент) В пользовании сравнениями и метафорами такого рода есть некоторая авторская отчужденность, свойственная образу юмористическому, определенная акцентированность приема, эффект которого известен Кустодиеву как художнику-профессионалу, но сама кустодиевская метафора уходит корнями в народное художественное сознание.

Из фольклора и народного декоративно-прикладного искусства пришли в творчество орнаментальная изукрашенность его полотен, декоративное понимание пространства и формы, сочная насыщенность колорита, смелость сочетаний локально понятого цвета, широта и свобода живописного мазка.

Художник искал это и стремился к этому. «Если меня что привлекает, так это декоративность... В „Ярмарках" начинает что-то новое появляться, именно то, что я хотел и в других вещах видеть», — писал художник1. От выполненной в академические годы картины «У кружала стрельцы гуляют» (1901), где он еще робко и ученически воспринимает художественное творчество народа (гусляр, дуги, одежда женщины), до «Красавицы» и «Купчихи» (1915) и далее оформление «Блохи» и «Портрет Шаляпина» (1921), все творчество Кустодиева— это этапы все более глубинного постижения мастером художественной культуры народа.

В академической программе «Базар» (1903) — будничном крестьянском торге— все строится на тональных отношениях, серо-черной «серовской» гамме, а через несколько лет в «Ярмарках» и «Деревенском празднике» уже широкая демонстрация тканей, платков, дуг, детских игрушек — праздничное цветение красок, и, наконец, знаменитые кустодиевские «Масленицы» и «Балаганы». Здесь Кустодиеву близок В. Суриков, которого более всех русских мастеров ценил Кустодиев.

Хотя Кустодиев и Суриков разные творческие индивидуальности (один работал в области жанра, другой — исторической живописи, один был связан с прошлым народа, другой с его настоящим, один трагедиен, другой праздничен; Суриков показывает в своих картинах катаклизмы русской истории, Кустодиев бессобытиен), только Кустодиев под стать Сурикову богатырским размахом творчества, своей глубокой народностью.

Вкус народа совершенен. Он отработан вековыми традициями и коллективными исканиями народных художников многих поколений.

Сколь, казалось бы, ни был прихотлив и дерзостен народный творческий гений, произведения народных мастеров гармоничны, целостны и глубинны в своей образной основе. Кустодиев бесконечно доверял народному художественному вкусу, чувствовал его чистоту и восхищался им. Его собственное искусство — вдохновенная поэма о прекрасном творчестве народа. Но в Кустодиеве жил не только поэт, но и аналитик. Он вычленил из народного искусства то, что было рождено неразвитым вкусом купечества и мещанства, то, что мы теперь называем кичем.

И не только вычленил его, но и сопоставил безошибочное чутье художника-творца в смелых и даже рискованных изобразительных решениях и вялую бесформенность, нефункциональность кича, грубо-вульгарного или приторно-сентиментального в своих потугах быть роскошно «красивым» — картина «Лунная ночь» и искусственные пальмы в «Московском трактире» (1916), глиняная рыночная скульптура и вышитый пуфик рядом с расписным сундуком в «Красавице» (1915), бумажные розы в «Купчихе с зеркалом» (1920).

Любимый мотив купеческих жанров Кустодиева — розаны. Он вводит их, как символ вкуса мещанина (розаны на обоях в «Красавице», розы в «Сцене у окна» (1921), бумажный букет роз в интерьере «Купчихи с зеркалом»), как «жестокие романсы» амурной приказчичьей лирики в любовном обиходе мещанства и купечества.

Связь Кустодиева с народной художественной культурой своеобразна. Постигая творчество народа интуитивно и анализируя его почти как исследователь, Кустодиев очень индивидуально претворил все это в собственном творчестве.

Кустодиев не был бы творческой индивидуальностью, если бы опирался только на чужой опыт, пусть даже опыт своего народа. Неповторимость, уникальность творческой натуры Кустодиева в том, что он сопоставляет, казалось бы, несопоставимое.

Московский трактир (1916 г.)Кустодиев — художник бытового жанра, но в каждодневность художник вносит монументальные, эпические начала, характеризующие исторические устои нации; привычность и упорядоченность быта художник разрушает стихией народного праздника; в обыденность вносит красочность и экстраординарность праздничного действа, расширяя этим привычные рамки и границы бытового жанра.

Б.М. Кустодиев — художник русского быта, но в очень индивидуальном его выражении. «Быт в России умер», — сказал С. Дягилев и был прав — умирал дворянский быт. Искусство К. Сомова, А. Бенуа, В. Борисова-Мусатова — это эпитафия уходящему дворянскому быту.

Быт в творчестве русских писателей и художников начала XX века был предан остракизму и унижен. Блоковское «Аптека. Улица. Фонарь» было символом безысходного однообразия, духовной скудости и ординарной пошлости русского быта.

Изобразительным эквивалентом его было «Окно парикмахерской» М. Добужинского. Апофеозом убивающей человеческую личность бездуховности был «Мелкий бес» Ф. Сологуба. Недаром он был воспринят современниками как «роман века».

Быт народа с его нищетой и убогостью известен по картинам Н. Касаткина, А. Архипова, С. Иванова и других. В противовес многим своим современникам именно в быту народа видел Б.М. Кустодиев начало социальной устойчивости и крепости, праздничности и нарядной радостности и выражал творческую одухотворенность поведения народа в его повседневной жизни.

Большевик (1920 г.)Так же как свободно и непринужденно сопоставляет Кустодиев в своем искусстве каждодневное и эпическое, обыденное и праздничное, так же органически и цельно сочетает он, казалось бы, несочетаемое — достоверность и фантастику.

Произведения Кустодиева строго жизненно достоверны. Многие его работы имеют даже конкретный краеведческий адрес — в них узнается Астрахань с ее полувосточным бытом и исконно русский быт Верхнего Поволжья, культура которого была связана в сознании художника с древнейшими пластами национальной культуры, а с Волгой — главнейшей торговой магистралью Центральной России — ассоциировалось его представление об изобилии, плодородии и богатстве родины.

Как бытописатель Кустодиев сказал о провинциальном быте Поволжья столько, сколько могли бы сказать историки, этнографы и социологи. Например, по изображениям народного площадного театра можно изучать его историю, как это уже делают специалисты по истории русского народного театра".

Но при всей своей конкретности, достоверности и жизненной убедительности произведения, созданные Кустодиевым, в определенной степени фантастичны, так как рождены игрой воображения, — пышнотелость женщин, бьющее через край народное веселье. Это художественный образ, выражающий представление Кустодиева о своей родине — такой изобильной и радостной видел и хотел видеть он Россию.

Б.М. Кустодиев в своих крестьянских жанрах изображает современное ему крестьянство. Он не только строго современен в изображении народного костюма, народного обряда, изделий декоративно-прикладного искусства, но и отрицает саму возможность обращения к старинному народному художественному быту.

Труд (эскиз панно-штандарта)В то же время, изображая купечество, он рисует его таким, каким мы его знаем по произведениям А.Н. Островского. Кустодиев показывает купцов, которые недавно разбогатели, возможно, даже вышли из беднейших слоев населения. Это купцы в первом поколении, недавние крестьяне, трудом и упорством выбившиеся «в люди».

Художник рисует купечество на раннем этапе развития российской буржуазии. Это перекупщики и торговцы, владельцы небольших магазинов, мастерских и лавочек (хотя в той же Кинешме, которая, как и Кострома, широко вошла в творчество Кустодиева, в начале века была развита текстильная промышленность, начинали развиваться чугунолитейная, химическая, деревообделочная).

Купцы Кустодиева дорвались до богатства, упиваются им, кичливо его демонстрируют: собольи шубы, шелковые платья, дорогие шали, драгоценности, рысаков, обитые плюшем сани с коврами. Наивное чванство людей, сосредоточенных только на приобретении вещей, происходит от косности, невежества, неумения даже воспользоваться деньгами и выражается в одном — накоплении. Это особенность русской буржуазии на раннем этапе ее существования.

Сыновья современных Кустодиеву русских купцов учатся в университетах, приобретают помещичьи усадьбы, ездят в Европу, увлекаются искусством, меценатствуют. Но эти купцы не интересуют художника. Русские купцы из-за особенностей исторического развития России — страны по преимуществу крестьянской — чаще всего были выходцами из деревни и приносили в свою новую жизнь вкусы и традиции крестьянские. Их эстетические идеалы были еще связаны с деревенским образом жизни. Кустодиев изображает своих купцов на той стадии социального развития, когда они еще не успели оторваться от народа в своем быту, на них лежит отсвет народной художественной культуры.

А так как именно в крестьянской, а не помещичьей среде, приобщенной к европейской цивилизации, сохранились древние национальные устои, то купечество в России являлось также как бы и воспреемником и хранителем исконно национальных традиций, хотя в утрированном, уродливом виде.

Именно это важно для Кустодиева. Купцы Кустодиева, пренебрегая европейской модой, придерживаются «своего», древнего, исконного и пользуются тем, что создано народом, его гением. Шали, ковры, сундуки, сани, посуда и еще огромное множество вещей, составляющих купеческий быт, создано руками народа. И то, что народ создает, но не может потреблять сам, купец потребляет в излишестве и чрезмерности; созданное руками народа оседает у купцов как накопленное богатство, теряя свою функциональность и превращаясь в склады вещей. Отсюда широкая натюрмортность полотен Кустодиева, проявляющаяся как в изобилии вещей, так и еды — почти в раблезианской чрезмерности.

Народ в изображении Кустодиева деятелен, активен, созидателен; купечество лениво, малоподвижно, пассивно. Его единственная жизненная функция— это потребление вещей, пищи, творческой инициативы народа. Народ у Кустодиева развлекается только в праздники, в остальное время он — великий труженик (тема крестьянского труда у Кустодиева получила достаточно широкое отражение), жизнь купечества — это сплошной отдых, сонное царство, прерываемое только едой, прогулками, выходами в гости. Купеческие чаепития у Кустодиева — бесконечно длящееся состояние, почти ритуал.

Праздник на площади Урицкого в честь открытия II Конгресса Коминтерна (1921 г.)Они стали специальной темой в творчестве Кустодиева, варьируемой художником с бесконечной изобретательностью, — пьют купеческие жены и купцы в своих лавках, пьют дома, в гостях, в одиночку, в обществе других купцов, в саду, на балконе, в комнатах.

Кустодиев никогда не показывает чаепития крестьян. Чай и сахар были в крестьянском быту дорогим удовольствием, самовар — признаком достатка дома. Чаепитие для крестьянина это удовольствие, выражение отдыха и комфорта. Поэтому так торжественно и истово пьют чай продрогшие на морозе извозчики в «Московском трактире» (1916). Недаром чаепития вместе с конными упряжками вошли в народное изобразительное искусство как наиболее любимые народом сюжеты. Кустодиев взял этот сюжет не только из жизни, но и из народного творчества. Купцы и купчихи наделены у него своеобразной монументальностью (купеческий «эстетизм» выражен и в типе женской красоты, в том излишестве плоти, которое отличает картины Кустодиева).

Понятие изобилия у Кустодиева неоднозначно. В нем сочетается то, что связано с накопительством купечества, но и то, что лежит в основе народных представлений о счастливой жизни. Образ жизни купечества на той стадии их социального бытования, которая показана Кустодиевым, как бы олицетворяет мечты самого народа об изобилии, отдыхе и веселье. Мечта о красоте и богатстве, связанная с народным эстетическим идеалом, выражена в былинах и сказках, где часто фигурируют «злато-серебро», «сканый жемчуг», бархат.

Герои русских былин всегда «дородны добры молодцы». В свадебном обряде деревенскую девушку и парня величают «княгинюшкой» и «княгинюшком», а присутствующих «боярами». Народный идеал красоты как дородность и богатство выражен Кустодиевым по-художнически ярко и привлекательно.

Неважно для него, кто изображен им в «Девушках на Волге» (1915 и 1919) и «Русской Венере» (1925 — 1926) — крестьянская девушка или купеческая дочь — это образы фольклорные, поэтому в первых картинах девушки одеты в нарядные шелковые платья, во второй мы видим дорогой парчовый наряд и туфельки, брошенные в предбаннике.

Кустодиевская «Купчиха за чаем» (1918), как в сказке, бела и дородна, она «лебедушка», «княгинюшка», «писаная красавица». Купчиха спокойна и величава в сознании своей красоты и женского обаяния, ее движения плавны и неторопливы.

Смысл этого образа связан с народной символикой: к купчихе ластится кот — в русских народных верованиях он связан с домашним очагом, предвещает свадьбу и семейное благополучие, но имеет и другое значение — волокиты, соблазнителя. Статный и сильный конь у ворот предвещает разлуку с родными или путь к венцу.

Творческая жизнедеятельность народа, широко и вольно выраженная Кустодиевым, была для художника свидетельством его общественной силы, социальной дееспособности. «Много сил в нашем народе и на многое он способен»,— писал Б. М. Кустодиев в письме В.В. Лужскому 6 марта 1917 года.

В предреволюционные годы, когда народ готовился стать вершителем судеб России, он представлялся господствующим классам разрушителем социального фундамента. Народ казался им темной, слепой, стихийной апокалиптической силой. Яростный дух разрушения, вырвавшийся из векового заключения, «грядущие гунны», испепеляющие достижения человеческой культуры.

Христосование (1916 г.)Созидателем и творцом показал народ Кустодиев. «Народ — великий художник», — утверждал он своим творчеством. Унынию, тоске, ощущению конца мира современных ему литературы и искусства он противопоставил народное жизнеприятие, радость и оптимизм. В красоте, создаваемой народом, видел Б.М. Кустодиев свидетельство его социального здоровья. Именно в народе для него была сила, решающая судьбу России, ее будущее.

Кустодиев глубоко верил в талантливость своего народа и поэтому воспринял Октябрьскую революцию как высшее выражение его жизнедеятельности. Для него не было сомнений в выборе своего пути: у него единственный путь — вместе с народом. Его слова, сказанные К. Петрову-Водкину, «я работаю для массы» не были звонкой фразой, они доказаны его творчеством и жизнью.

Б.М. Кустодиев был истинно народным художником. Он знал душу, характер и стремления своего народа, поэтому он так просто и естественно вошел в советскую культуру и нашел свое место в новом искусстве. В первые годы революции, когда особенное значение приобрели массовые агитационные формы искусства, Кустодиев создавал свои плакаты, обращенные к широкой рабочей и крестьянской аудитории.

Плакаты Кустодиева несли в массы важнейшие идеи времени: призывали к единению рабочего класса и крестьянства, ликвидации безграмотности, овладению культурой и политическими знаниями.

Художника привлекала новая форма русской песенной традиции — частушка с ее энергией и активностью образного строя. В частушке он видел общность с лубком и сочетал в своих народных картинках изображение и стихотворный текст. До революции Кустодиев не работал в лубке, более того, из всех проявлений народной художественной культуры лубок им был обойден. Те псевдонародные картинки, которые распространялись среди народа, Кустодиев, конечно, не мог принять за проявление современного ему народного творчества.

Троицын день (1920 г.)Не вводя лубок как объект народного искусства в свои произведения, Кустодиев, однако, многое воспринял из изобразительной речи лубка — метафоричность, декоративность, открытый цвет, но, думается, в целом лубок оказал на художника меньшее влияние, чем народная роспись, особенно вывеска и верхневолжская, в частности Городецкая, роспись по дереву с их яркой живописностью.

В революционные годы отношение Кустодиева к лубку изменилось, он видит в новой действительности возможности для возрождения лубка и сам начинает работать в этой области. Задачи лубка художник отделял от задач плаката. Если его плакаты несли в массы конкретные знания и призывали к конкретным действиям, то в лубке художник подчеркивал образное начало. В лубке «Земляничку я сбирала... » изображена советская крестьянка, раскрепощенная женщина России, но приметы нового включены в общую декоративную, песенную структуру образа.

Свои лубки Кустодиев выполнял в линолеуме в 1925—1926 годы, и сам факт обращения к эстампу определялся стремлением художника работать на широкого зрителя.

Кустодиев откликался на любую возможность работать для народа. Кроме плакатов и лубков он делает обложки для массовых журналов «Красная Нива» и «Красная панорама», марки, рисунки для почтовой бумаги. Он принимал участие в оформлении массовых празднеств и манифестаций, мечтал о клубах для народа и хотел бы сам расписывать их.

Русская народная художественная культура обильно питает творчество Кустодиева после Октябрьской революции. Кроме эстампа и массовой графики Кустодиев работает в книжной иллюстрации и широко вводит в иллюстрируемые им книги народные орнаментальные формы («Сказки Пушкина», 1922), в станковую живопись образы («Большевик», 1920; «Степан Разин», 1918), связанные с русским героическим эпосом, — до революции к фольклорной героической теме художник не обращался.

Купчиха (1915 г.)В искусство Кустодиева 1920-х годов широко входит тема народных празднеств— современные художнику революционные праздники и манифестации и старые «Балаганы» и «Масленицы»; он как бы передавал народу его театральную традицию и подчеркивал преемственность советского народного праздника от балаганов и старых народных гуляний.

В сознании художника революционные празднества были новым, современным выражением театральной деятельности народа.

Творчество Б.М. Кустодиева отразило большой пласт советского искусства первых послеоктябрьских лет — культуру народного революционного праздника. Его полотна 1920-х годов — «Праздник на площади Урицкого в честь открытия II Конгресса Коминтерна» (1921), «Ночной праздник на Неве» (1923), рисунки «На Марсовом поле», «Международный праздник», «Ночной праздник на Неве» для альбома «II Конгресс Коминтерна» — это изобразительные документы из истории советских праздников и ярчайшие образцы нового общественного быта. Способность к радости — свидетельство жизнеспособности, силы нации, здоровья народного организма.

Искусство Кустодиева свидетельствовало о том, что в своей трудной и многострадальной истории русский народ не утратил своего оптимизма, все, что жило в мечтах народа, хлынуло в творчество Кустодиева широким и безудержным многоцветным потоком.

Своим творчеством художник решал главнейшие, основополагающие фундаментальные вопросы национальной жизни, как Н.В. Гоголь, М.И. Глинка, М.П. Мусоргский, В.И. Суриков, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой.

Может быть, ни одна нация не решала с таким мучительным напряжением вопрос «Что делать?». Россия знает своих мучеников и апостолов истины — Гоголя, Достоевского, А. Иванова, Л. Толстого. Своеобразие Кустодиева, как творческой личности, в том, что он не только ставил этот вопрос, но и отвечал на него.

И его ответ был ответом надежды и уверенности в возможности нации, будущем России.

М. Горький писал о Шаляпине: «Такие люди, каков он, являются для того, чтобы сказать нам: „Вот как силен, красив и талантлив русский народ", чтобы петь всем о России, показать всем, как она внутри, в глубине своей, талантлива и крупна, обаятельна».

Эти слова с полным правом можно отнести к Борису Михайловичу Кустодиеву. Его искусство — вдохновенная поэма о творческом гении русского народа.